Людмила Штерн - По месту жительства

Меня душит такая злоба, что я верчусь на месте, как волчок.

К дверям подкатывает Скорая помощь. Из окна высовывается курносое лицо.

— Торопитесь, барышня? — кричит парнишка, — Садитесь!

Онемевшими от холода пальцами я дергаю дверцу и хлопаюсь на сиденье.

…Люминесцентные лампы разбрасывают по Матросской улице мертвенный зеленоватый свет. «Точечные» кооперативы далеко отстоят друг от друга и кажутся многократно повторяющимся зеркальным отражением. Ветер гонит поземку, редкие прохожие, сутулясь, бегут от трамвайного кольца и, чудом находя среди одинаковых башен свой дом, торопливо ныряют в подъезды.

Я поднимаюсь в лифте на 8-й этаж и звоню. За дверью слышны смех и музыка. На пороге возникает Белоусов все в том же безупречном сером костюме. От удивления он делает шаг назад.

— Незваный гость… — начинаю я, но Славка уже церемонно кланяется.

— Неожиданно, но лестно… Давай сюда шубу.

— Послушай, Слава…

— Apres, т а chere, — перебивает Белоусов. — У нас случайно праздник. Мой папочка с красавицей женой, — мачехой, то есть, — прибыли из Читы навестить внука, — ежегодное паломничество, так сказать. А у Андрюхи ангина… уверен, что в знак протеста. — Славка усмехнулся.

В столовой сидели гости. Над всеми возвышался массивный человек с белоснежной гривой волос и ясными серыми глазами. Точеный нос, идеально очерченные губы, твердый с ямочкой подбородок. Такие мужественные, прекрасные лица должны принадлежать президентам или великим актерам.

— Коллега заглянула на огонек, потеснитесь, — сказал Слава.

Все заулыбались, закивали, задвигали стульями. Былинный красавец встал, почти касаясь головой висячей люстры и, протягивая загорелую изящную руку, качаловским голосом произнес:

— Белоусов Михаил Сергеевич. Очень приятно.

Меня усадили рядом, перед носом засверкала рюмка водки, в ней плавала крошечная лимонная корочка.

— Может, вы предпочитаете укропную с чесночком? — близко наклонившись, интимно спросил Белоусов-старший. В его руке появился графин с тонкой веточкой внутри.

Я замотала головой, глотнула из лимонной рюмки и огляделась.

Напротив сияла коротко стриженая блондинка в голубой блузе с рюшечками. Из-под длинных прямых ресниц желтовато-карие глаза смотрели весело и дерзко, «Мачеха, — вычислила я, — моложе Славки». Рядом с ней примостился круглый лысый коротыш. Поймав мой взгляд, он приветливо улыбнулся, сверкнув тридцатью двумя золотыми зубами.

— А я Ирочкин папа, то-есть Славочкин тесть.

«Октябрьский райпищеторг» — пронеслось у меня в голове. Я поискала глазами Иру. Тотчас поймав мой взгляд, Славин отец пророкотал:

— Ирочка Андрюшу кормит, прихворнул что-то мальчонка.

Я изобразила легкую скорбь и встала из-за стола.

— Можно поздороваться с Андрюшей, пока его не уложили? Проводи меня, Слава, а то я запутаюсь в ваших хоромах.

Назвать малогабаритную двухкомнатную квартиру хоромами было вершиной лести, но, как известно, нет такой лести, на которую не клюнули бы светлейшие умы человечества. Члены славкиной семьи разомлели, разнежились, и мы очутились в коридоре.

— Пошли в кухню, — сказала я, — мне нужно сказать тебе кое-что…

— Чего не скажешь в обществе воров и убийц, — сладко потягиваясь, ответил Белоусов, и я увидела, что он здорово пьян.

— Славка, сосредоточься, ради Бога! Кто-то стукнул про то, что ты читал на кафедре… ну, под Новый год.

Белоусов мигом протрезвел.

— Откуда ты знаешь?

— Какая разница, — но это факт. И мой совет — сейчас же убрать все из дома. Немедленно. За тем и приехала.

— То есть, как это — сейчас? — растерялся Белоусов. — А как же родня?

— Перебьются. — Ясно было, что только мой напор и решительность сдвинут его с места. — Предупреди Иру и собери свои бумажки. Я буду ждать тебя внизу.

Я простояла в подъезде минут сорок. Славки не было. Время от времени входили люди и, бросив на меня подозрительный взгляд, устремлялись к лифту. Наконец, он появился с двумя пухлыми портфелями.

— Извини, не так легко было отвалить. У папаши нюх, как у гончей, — заподозрил что-то неладное. Я сказал, что ты утром едешь в командировку и там позарез нужны мои материалы.

Подгоняемые ветром с залива, мы молча шагали по пустынной Матросской улице. На трамвайном кольце Славка опустил свои портфели на землю и стал тереть замерзшие пальцы.

— Понятия не имею, куда это деть… На ум не приходит ни один человеческий адрес.

Подъехал пустой и нарядный трамвай, мы поискали скамейку с отоплением и втиснулись в нее поглубже. Из-под сиденья поднималось легкое тепло.