Дэвид Уоллес - Бесконечная шутка

– Вот только вот что, – говорит Орин. Пемулис ожидающе застывает на незахламленном пятачке половины Хэла и выразительно смотрит на запястье, как будто там часы. Хэл кивает ему и поднимает один палец.

– Вот только вот что, – говорит Орин. – Вопрос, который она подняла, – есть ли у Квебека хоть какая-то реалистичная надежда заставить Джентла заставить ОНАН обратить Реконфигурацию вспять. Забрать Впадину, вырубить вентиляторы, признать все отходы исключительно американскими.

– Ну, наверное, конечно нет, – Хэл смотрит на Пемулиса, сам изображает из пальцев когти и хищно когтит рядом с трубкой. Пемулис расхаживает и маниакально застегивает и расстегивает в комнате все, у чего есть молния, – эту его привычку Хэл ненавидит. – Но теперь она опять требует от маргиналов реалистичной логики и постоянства.

– Но, Хэлли, погоди. Канада в целом не могла противостоять ОНАН. Не стала бы. Оттава теперь настолько по уши в говне, что не стала бы поливать нас говном, даже если им еще на макушку плеснуть. Говна, в смысле.

Пемулис с пылом тыкает в западное окно на парковку, где припаркован тягач, и выразительно, по генрихо-УШ-ски, изображает, как рвет и жует. Его глаза под убывающим воздействием стимуляторов не становятся ни мирными, ни остекленевшими. Только маленькими, темными и даже еще ближе посаженными на узком лице – будто вторые ноздри. Дрожь правого глаза не совпадает с пульсацией сережки.

Слышно, как Орин меняет телефонную руку.

– Ну тогда я спрошу то, что, кажется, риторически спрашивает она: неужели жалкие антионанские кампании и жесты сепаратистов и маргинальных ячеек, по сути, просто безнадежные и жалкие?

– А рыбьи какашки медленно опускаются на дно, О.? Какими она их себе еще представляет, кроме как, – если она действительно такая сообразительная? – Хэл достает выбритую белую ногу из ведра уборщика и вытирает взбученной простыней. Показывает на трусы у топ-сайдера Пемулиса. Пемулис берет брифы с пола двумя пальцами и бросает Хэлу, притворно передернувшись.

– Значит, в основном в лучшем случае просто символические, да?

Хэл откидывается, стараясь надеть трусы одной рукой.

– Скажи ей – после того как с умным видом погладишь подбородок, – просто да, О. О., Пемулис стоит тут уже в фуражке и делает вид, что стучит в гонг к ужину. У него с нижней губы течет блестящий водопад слюны, – на самом деле Пемулис увлечен сложной системой жестов, обозначающих одновременно процедуру сворачивания дюбуа и поздний час. В последние два года у Хэла, Пемулиса, Сбита, Трельча и иногда Б. Бун появилась небольшая традиция перед экспедицией и ужином в канун Дня В. ныкаться на небольшой укромной лужайке за помойками на парковке за Западным корпусом и пускать по кругу неприлично сигарообразный дюбуа, пока Шахт и иногда Орто Стайс сидят в тягаче с зелеными в свете приборной доски лицами и греют движок. Хэл садится и машет рукой Пемулису в знак того, чтобы он уже шел.

– Но ведь это у тебя… мистер Хоуп, – театрально шепчет Пемулис.

– Одну секундочку, – Хэл зажимает трубку ладонью, накрывает трубку и руку двумя подушками и одеялом и театрально шепчет в ответ: – А куда это вдруг пропала твоя доля мистера Бэ? Почему это мы сворачиваем цеппелин из моей доли Хоупа, которую я купил у тебя не дале как три дня назад?

От нистагма глаза закатываются впечатляющей.

– Все сусеки выскребаны. Давай все это обсудим потом. Никто не собирается тебя это, эксплуатировать.

А потом руку и телефон фиг выпутаешь.

– О., мне пора выписываться уже прямо через секунду.

– А как насчет вот чего. Взвесь это для меня заранее и оставайся в адеквате, пока не перезвонишь. Вот критическое предположение Субъекта. Позвонишь за мой счет, если хочешь.

– Отвечать я не обязан, – уточняет Хэл.

– Правильно.

– Просто слушаю, а потом кладу трубку.

– И позвонишь сегодня ночью или завтра до обеда, за мой счет, если в День

В. не будет скидок.

– Просто очень недолго слушаю, а потом прощаемся, и мы можем идти, – все это Хэл адресует больше Пемулису, который мечется по комнате с бюстом Константина в руках, изучая его на очень близком расстоянии и качая головой.

– Все готово? Итак. Готов?

– Давай уже.

– Вот ее задачка. Если главная цель сепаратистов всегда была суверенно отделиться, и если у них почти мизерный шанс по-настоящему заставить ОНАН дереконфигурироваться, и если практически все канадцы ненавидят Джентла, передачу Впадины и вообще весь этот экспериалистский винегрет из merde, но особенно Впадину – картографический факт Впадины на нашей карте и новой Выпуклости на их, то есть что карты говорят, что это земля Канады, эта, как ее, токсифицированная область, – если все это очевидно правда; тогда почему сепаратисты в Квебеке не используют факт одиозности Впадины, чтобы нацепить парламентские парики, пойти в Оттаву в парламент и заявить всей Канаде во всеуслышание типа: «Слушайте, дайте нам спокойно отделиться, и когда мы отделимся, заберем с собой Впадину в придачу, и это будет наша проблема, а не ваша, будет на картах считаться квебекской, а не канадской, будет нашей головной болью и яблоком ссоры с ОНАН, а канадская честь не будет поругана, и жалкая позиция Канады в ОНАН и как бы мировой общественности позиций реабилитируется благодаря гениальному решению парламента Оттавы переджерримандерить карту ОНАН, не наехав при этом на США прямо»? Почему? Почему они не пойдут в Оттаву, не скажут всем Cuibono [252] Кому выгодно (лат.). и не скажут: «Вот так все будут в выигрыше? Нам достается наша Notre Rai Pays, а вам с лица карты стирается Впадина». Субъект поставила вопрос, почему канашки не поймут, что одиозность Впадины, возможно, лучшее, что случалось с ними в плане убеждабельности Канады отпустить Квебек. Она меня озадачила: почему самые мозговитые боевые канашки не используют Впадину как размен на суверенность, почему требуют у ОНАН забрать то единственное, что у них есть для размена?