Дэвид Уоллес - Бесконечная шутка

К этому времени Памела Хоффман-Джип окончательно уступила в неравной схватке с хайболами и собственным укутанным теплом и необратимо сомлела, невзирая ни на какие лед и щелбаны, синаптически подергиваясь и бормоча какому-то Монти, что он, извольте знать, отнюдь не джентльмен. Но оставшуюся траекторию скользкой дорожки Факельмана Гейтли мог дорисовать и сам. Увидев Факельмана с целой спортивной сумкой «Вперед „Браун"» первоклассного оптового Дилаудида доктора Ву и выслушав предложение перебазироваться и организовать далеко-далеко дистрибутивную матрицу их собственной наркоимперии, Кайт в ужасе отшатнется из-за очевидного незнания Факельмана, что игрок Билл-Восьмидесятник не кто иной, как сын Боба-Шестидесятника, а именно персонального мигренолога Бледного Соркина, которому Соркин доверял и на которого полагался так, как можно доверять и полагаться только под огромной внутривенной дозой Кафергота, и кому Соркин в обязательном порядке поведает о крупном куше его собственного сына на Йеле, а тот – хотя его (Боба-Шестидесятника) отношения с сыном далеко не отношения Уорда и Уолли [229] Персонажи сериала «Leave It to Beaver». ,– все же, естественно, поддерживал с ним сдержанный отеческий контакт, и несомненно знал бы, что Б.-В. на самом деле в попытке подлизаться к конусовому гендиру поставил на Браун, и потому сразу понял бы, что возникла какая-то путаница; а также что (Кайт все еще пятился бы в ужасе) плюс даже если Соркину не скажет о проигрыше Билла-Восьмидесятника и афере Факельмана Боб-Шестидесятник, нельзя забывать, что новенький и самый дичайший американский боец Соркина, Бобби («Си») Си, старомодный любитель хмурого, на регулярной основе затаривался старым добрым органическим бирманским героином у этого самого доктора Ву, и уж точно прослышал бы про 300+ грамм оптового Дилаудида, купленных Факельманом, известным коллегой Си в подчинении Соркина. и следовательно, Факельман, явившись к Кайту с деловым предложением уже с брауновской сумкой на руках, набитой 37 500 10-мг таблетками Дилаудида, и без соркиновских 250 штук – плюс, как Гейтли выяснит позже, со страховым капиталом на случай провала суицидальной аферы всего лишь в 22 тысячи, – уже фактически труп: Факельман Труп, скажет Кайт, отшатываясь в ужасе от идиотизма Факса; Кайт бы сказал, что уже отсюда чувствует биоразложение Факельмана. Мертвее некуда, скажет он Факельману, уже переживая, что их увидят вместе в том стриптизбаре, где Факс сделает Кайту предложение. И Гейтли, глядя на спящую П. Х.-Д., мог не только легко представить, но и целиком Идентифицироваться с тем, почему Факельман – услышав, как Кайт чует, что он труп, и почему, – почему Факельман – вместо того, чтобы схватить сумку с Синевой, приклеить бородку и немедленно бежать в края, где никто и никогда даже, блин, не слышал о Северном побережье метрополии Бостона, – почему Факстер сделал то, что сделал бы на его месте любой наркоман с сумкой Веществ, столкнувшись с фатальными новостями и сопутствующим ужасом: Факельман дурнем рванул в люксово-обнесенный дом к знакомому уютному очагу, плюхнулся на пол и немедленно раскочегарил плитку «Стерно», и сварил, и перевязался, и ширнулся, и уронил подбородок на грудь, и поддерживал его в таком состоянии зашкаливающими количествами Дилаудида, стараясь мысленно вымарать из реальности тот факт, что его картанут, если он тут же не предпримет какие-нибудь решительные действия по устранению последствий. Потому что, как уже тогда понимал Гейтли, это и есть главный способ наркоманов справляться с проблемами – вымарать проблему старыми добрыми Веществами. А также, наверное, лечил ужас, набивая брюхо арахисовыми M & M's, что объяснило бы разбросанные упаковки на полу в углу, из которого он не сдвигался. Вот, следовательно, почему Факельман уже несколько дней тихо потел на корточках в углу гостиной у двери в эту самую спальню; вот откуда явная несостыковка между зашкаливающим количеством Вещества в спортивной сумке рядом с Факельманом и видом зажатой в угол жабы, как у человека в великом ужасе, который иногда ассоциируют с Отменой. Дорисовывая и раздумывая, рассеянно барабаня пальцами по бессознательной голове П. Х.-Д., Гейтли осознал, что более чем понимает бегство Факельмана к Дилаудиду и M & M's, но теперь он еще осознает, что тогда на него впервые снизошло понимание, что наркоман по сути своей жалкое и малодушное существо: тот, кто прячется.

Самое сексуальное, что Гейтли когда-либо делал с Памелой ХоффманДжип, – ему нравилось распутывать ее кокон из одеял, забираться к ней и крепко-крепко прижиматься сзади, своим корпусом заполняя все ее мягкие изгибы, и затем засыпать, уткнувшись в ее родничок. Гейтли беспокоило, что он понимал желание Факельмана спрятаться и вымарать, но сейчас, ретроспективно, его еще больше беспокоит, что он и нескольких минут не пролежал в беспокойстве в обнимку с коматозной девушкой, как почувствовал знакомое желание, которое вымарывало любое беспокойство, и что той ночью он, распутавшись из кокона и поднявшись, так автоматически этому желанию повиновался. А хуже всего кажется, что он выбрел из спальни в одних джинсах и тут же двинул в гостиную, где сидел на корточках рядом с горой из 10-мг дилаудидок, миской с дистиллированной водой, набором баянов и плиткой «Стерно» мокрый Факельман со ртом в шоколаде, что Гейтли так автоматически выбрел к Факельману, делая вид – перед самим собой в том числе, вот что хуже всего, – делая вид, что вышел просто проведать бедного старого Факельмана, может, попробовать уговорить его что-нибудь предпринять, пойти и покаяться перед Соркиным или сбежать из этих краев, а не просто прятаться в углу с мозгом на нейтралке, подбородком на груди и растущим сталактитом шоколадной слюны на нижней губе. Потому что он знал, что первым делом Факельман, стоит Гейтли покинуть П. Х.-Д. и выбрести в опустошенную гостиную, пороется в гортексовом наборе баянов, достанет новенький запечатанный шприц и пригласит Гейтли присесть рядом и улететь. Т. е. чуть-чуть употребить из этой горы Дилаудида, составить компанию Факельману. Что Гейтли, к своему стыду, и сделал, тогда, и никто не вспомнил о скользкой дорожке Факельмана и необходимости что-нибудь предпринять, так они настроились на убаюкивающий гул Синевы в голове, который вымарывал все, пока Памела Хоффман-Джип лежала в соседней комнате, плотно закутавшись, и смотрела сны про барышень и башни, – Гейтли так и сделал, в красках помнит он, он позволил Факельману вмазать их обоих, и убеждал себя, что это только чтобы составить компанию Факельману, что это как сидеть с заболевшим другом, и (наверное, самое худшее) сам в это верил.