Дэвид Уоллес - Бесконечная шутка

Наверное, это все жалкая неподписанная сложенная ворованная открытка, но на Гейтли внезапно накатывают жаркие волны жалости к себе и обиды не только из-за открытки, но и что два этих клоуна-соплежуя не хотят выступить свидетелями по его se offendendo, хотя он всего лишь выполнял свои трезвые обязанности ради одного из них, а в награду лежит с таким уровнем усиливающегося декстрального дискомфорта, что эти левые придурки и представить не могут, даже если очень постараются, и он готовится говорить «нет» лыбящимся пакистанцам на предложение его любимого наркотика, с инвазивной трубкой в глотке и без блокнота, хотя он так просил, и хочет срать и знать, какой сегодня день, а здоровой черной сестры, как назло, не видать, и он не может пошевелиться – и мысль о том, что все эти события – доказательство защиты и заботы Высшей силы, вдруг кажется ужасно простодушной: как-то сложно понять, на фига это так называемому Любящему Богу пропускать его через мясорубку выздоровления к трезвости только ради того, чтобы теперь он лежал в тотальном дискомфорте, говорил «нет» рекомендованным врачами Веществам и готовился к тюрьме только изза того, что у Пэт М. не хватает наглости заставить эту эгоистичную безмозглую шпану хоть раз в жизни взять и поступить правильно. От обиды и страха на фиолетовой шее Гейтли вздыбились связки и он кажется свирепым, но при этом вовсе не веселым – А что, если Бог правда жестокий и злопамятный фигурант, как бы бостонские АА не божились в обратном, и Он дарует тебе трезвость только для того, чтобы ты хорошенько прочувствовал каждый край и угол особых наказаний, которые Он заготовил специально для тебя? – А с хрена ли вообще говорить «нет» целой резиновой груше убаюкивающего кайфа Демерола, если это и есть так называемая награда за трезвость и бешеную активность на износ в АА? Обида, страх и жалость к себе пьянят не хуже наркотиков. Гораздо сильнее всего, что он чувствовал с тех пор, как его били и стреляли незадачливые канадцы. Его застигла именно та внезапная тотальная горькая бессильная иовоподобная ярость, от которой любой завязавший наркоман вдруг проваливается вглубь себя, как пар в дымоходе. Диль и Макдэйд пятились от койки. И вот правильно, бля. Большой голове Гейтли то жарко, то холодно, а линия пульса на мониторе над головой начинает напоминать Скалистые горы.

Жильцы между Гейтли и дверью, с широко раскрытыми глазами, вдруг расступаются у кого-то на пути. Сперва Гейтли видит между ними только пластмассовое почкообразное судно и цилиндрическую штуковину вроде помеси бутылки из-под кетчупа и спринцовки с надписью «Флит» на боку веселенькими зелеными буквами. Назначение такого снаряжения дошло через секунду. Затем он увидел сестру, которая надвигалась прямо на него, и исступленное сердце с грохотом ушло в пятки. Диль и Макдэйд издали звуки душевного прощания и скрылись за дверью с расплывающейся в глазах скоростью матерых наркоманов. Сестра не была ни пингвинихой с поджатыми губами, ни громогласной негритянкой. Эта выглядела как модель из каталога пикантного медсестринского белья, как человек, которому приходится закладывать широкие крюки вокруг строек во время перерывов на обед. Развернулась и тут же дошла до абсурда воображаемая картина союза Гейтли с этой роскошной медсестрой: он, лежа на качелях веранды и отклячив зад, она, беловолосая, ангелоподобная и уносящая что-то в почкообразном судне к высящейся куче за домиком его закатных лет. Всяческая злость тут же испарилась, и он приготовился просто сдохнуть на хрен от стыда. Сестра остановилась, крутнула судно на пальце и пару раз сдавила длинный цилиндр «Флит», выпустив струйку прозрачной жидкости, зависшей в свете из окна, – как ковбой, который небрежно вращает шестизарядник, – и одной своей улыбкой просто-таки переломила Гейтли хребет. Он начал мысленно твердить молитву о душевном покое. Стоило ему пошевелиться, как он чувствовал запах собственного немытого тела. И даже не будем о том, как долго и больно пришлось переворачиваться на левый бок, обнажить зад и одной рукой подтягивать колени к груди – «Как у нас говорится, обними коленки, словно это твоя любимая», – сказала она, положив ужасно нежную холодную ладонь на задницу Гейтли, – так, чтобы не замять ни катетер с капельницей, ни толстую приклеенную трубку, которая уходила бог знает в какие недра.

Я собирался вернуться и посмотреть дефенестрацию Стайса, проведать Марио и сменить носки, и изучить отражение в зеркале на предмет непреднамеренного восторга, послушать сообщения Орина на автоответчике и потом раз или два – арию оттянутой смерти из «Тоски». Лучше «Тоски» для беспричинной печали еще ничего не придумали.