Дэвид Уоллес - Бесконечная шутка

И, как гласит легенда, впредь Эрик Клиппертон не проигрывает. Никто не решается победить его и рискнуть жить дальше с выстрелом «Глока» перед глазами. Никто так и не знает, откуда Клиппертон является на игру. Его не видят ни в аэропортах, ни на съездах с межштатных шоссе, ни даже загружающимся карбогидратами в «Деннис» между матчами. Он по-прежнему материализуется, всегда один, на юниорских турнирах все более высокого уровня, с записью «Нез.» рядом с именем, играет в теннис с «Глоком» у левого виска 159; а его оппоненты не могут решиться пожертвовать заложником Клиппертона (самим Клиппертоном), попрежнему практически не стараются, или переходят на невозможные углы и подкрутки, или разговаривают по мобильному во время игры, или пробуют отбить каждый мяч между ног или спиной к сетке; а зрители матчей не рискуют освистывать Клиппертона; и Клиппертон попрежнему садится и взвешивает 17-зарядный магазин, и иногда достает 9- мм патроны в медной оболочке, и задумчиво пощелкивает ими друг о друга, сидя на стуле в перерывах после нечетных геймов, и иногда во время перерывов учится крутить пистолет в стиле стрелков из вестернов; но когда игра продолжается, Клиппертон снова настроен смертельно серьезно и не отрывает «Глок 17» от виска, во время игры, и выносит апатичную бригаду Клиппертона раунд за раундом, и выигрывает целые турниры по исключительно технически-психологическим причинам, а потом, забрав приз, исчезает так, словно сама земля его вдохнула. Единственный, кого на юниорских турнирах можно с натяжкой назвать его другом, – восьмилетний Марио Инканденца, с которым Клиппертон пересекся потому, что, хотя этим летом за юношеским контингентом игроков (включая солидного, но плотно застрявшего на своем плато и больше не развивающегося семнадцатилетнего Орина Инканденцу) присматривают Дисней Лит и бывший проректор по имени Кантрелл, на отечественных спортивных событиях довольно часто мелькает ректор ЭТА доктор Дж. О. Инканденца, снимая под предлогом заказа ТАСШ двухчастную документалку о юниорском теннисе, стрессе и свете, так что Марио с кофрами для объективов, треногами «Таффи» и т. д. ковыляет по округе большинства значительных летних спортивных событий, и пересекается там с Клиппертоном, и находит Клиппертона интригующим и в каком-то смысле, который не смог бы сформулировать, забавным, и теплеет к нему душой и ищет его, Клиппертона, компании, ну или по крайней мере относится к нему как к живому человеку, в то время как к концу июля отношение большинства к Клиппертону напоминает подчеркнуто заметное непризнание, с каким, например, реагируют на пускание газов во время формальных мероприятий. Единственную съемку покойного Эрика Клиппертона – судя по преобладанию в кадре пачек таблетированной соли, разбросанной полирольной шелухи и карет скорой помощи округа Дэйд, произведенную во время эпидемии коликов на августовских Пригласительных юниорских первенствах «Санкист» в Майами, – содержит 160один из коротких тест-картриджей Самого, снятый, чтобы проверить поперечную аберрацию при различных ракурсах солнца, гласит наклейка на коробке: всего пара засвеченных метров Клиппертона, тот с опущенной головой и сгорбившийся на низких оранжевых трибунах, с костлявыми плечами, без рубашки и в развязанных «Найках», со своим футляром с готической надписью на коленях, облокотился на ноги и распластал ладони по щекам, уставившись между ног и еле сдерживая улыбку, пока рядом стоит, уперевшись в переносной полицейский замок, скукоженный до размеров младенца и накренившийся вперед Марио с экспонометром и чем-то слишком засвеченным, чтобы разобрать, и заливается гомодонтовым смехом над каким-то, видимо, остроумным замечанием Клиппертона.

Хэла, за этот континентальный выходной день забившего четыре косяка в четырех разных случаях – дважды в компании, – плюс все еще наматывающего узлы в животе от какого-то виноватого шока из-за полуденного побоища на Эсхатоне и его неспособности вмешаться или хотя бы встать с летнего стула, – Хэла немножко накрыло, и он только что доел четвертое шоколадное каноли за полчаса, и чувствует ледяное электрическое покалывание как будто зарождающегося кариеса в левомолярной области, и еще как всегда, ухряпавшись сладким, чувствует, как проваливается, в эмоциональном смысле, в какую-то отстраненную панику. Кукольное кино так сильно напоминает о Самом, что единственным еще более депрессивным предметом для размышлений или воспоминаний остается лишь реклама и последствия онанской Реконфигурации для рекламной индустрии США. В фильме Марио через чересчур витиеватый рваный монтаж показывает возведение вдоль новой американской границы люцитовых фортификаций и установок по перемещению ATHSCME и ЭВД, с одной стороны, и катастрофическую романтическую линию любви Родни Тана к роскошной кукле, изображающей приснопамятную и энигматичную квебекскую фаталь, известную общественности только как «Лурия П», с другой. Крошечная коричневая