Виктор Ерофеев - Мужчины

Но пока все-таки остались, не вымерли друзья-шестидесятники, открывавшие Запад в таллиннских кофейнях и на джазовых предтусовках, аксеновская проза будет греть сердца некоторых (многих тысяч) людей.

И пока я не позабыл того июньского вечера 1966 года, когда Василий Павлович в зените своей славы вошел вместе с опальным Бродским в квартиру Евтушенко, чтобы найти тайный способ напечатать Бродского в «Юности», и, казалось, все будут всегда молодыми, а дружбе не видно конца, и я, случайный юный соглядатай, бескорыстно ликовал при виде такой великолепной дружбы… а это, — сказал Евтушенко, показывая на меня своим друзьям, — гениальный исследователь Хлебникова… друзья поглядели на меня с интересом… Аксенов — с бóльшим, Бродский — с меньшим… Вася, — сказал Аксенов с боксерским оскалом… Иосиф, — без улыбки сказал Бродский… я принес Евтушенко свою курсовую работу филолога-первокурсника о неологизмах Хлебникова… я залился краской… на евтушенковских стенах висел авангард… Евтушенко всех расставил по местам… он выдал нам на троих новейшую игрушку нью-йоркской полиции: walky-talky… а сам спрятался со второй половиной игрушки в уборной… «я вам прочту сейчас свои новые стихи…»… мы прильнули к игрушке… Аксенов с интересом, Бродский — без… Я — Гойя!.. — вдруг звонко, по-евтушенковски, зашипела игрушка… все грохнули… шутка удалась… неслыханный джин с тоником потек в четыре горла… Евтушенко открыл ящик письменною стола… там валялись невиданные зеленые деньги… курили только Winston… тут Бродский вставил, что ему в деревенскую ссылку слали Kent… ящиками… он обклеил Kent’oм стены… это тоже произвело впечатление… хотелось быть тоже сосланным в ссылку… под утро для меня нашлась работа… с грехом пополам я переводил им лестные американские статьи о них же самих из толстого профферовского три-квотерного журнала… некоторые лестные эпитеты я на ходу придумывал сам, из чистого умиления… меня удивило, как плохо все трое знали английский… или мне показалось после джина?.. когда совсем уже рассвело, мы с Бродским сели в одно такси… я — вперед… он — на заднее сиденье… через несколько минут из его рта потекли какие-то неопределенные звуки… я нервно оглянулся… это я так стихи… — спокойно заметил поэт… я присутствовал при священнодействии… у Белорусского вокзала мы расстались в общем-то навсегда… «здесь каждый второй на улице похож на Бродского… посмотри… вон стоит у светофора… похож?.. город Бродских…» — говорил мне Аксенов за рулем «мерседеса» в Манхэттене где-то на уровне 1988 года… и желчно, сильно морща нос, смеялся… осенью 1994 года в Торонто мы снова оказались с Бродским вдвоем в одной машине… не обращайте на меня внимание, — сказал лауреат Нобелевской премии… меня нет… это только одна оболочка… я утром прилетел из Милана… а я из Москвы, — сказал я… из Москвы? — слегка усмехнулся Бродский… — разве она еще существует?.. я наскоро сбил референтную группу общих знакомых… А, Женька!.. — рассеянно отозвался он о том, кого как-то раз назвал своим учителем… А у Б., — сказал я, — какие-то серьезные неприятности с головой… Бродский задумался… он выживет, — сказал он уверенно и не ошибся, — ему еще рано умирать… а помните, — спросил я, — вечер у Евтушенко?.. мы поднимались в скоростном лифте на последний этаж небоскреба… на писательский банкет с фейерверком… неожиданно Бродский по-человечески улыбнулся… и, пока я все это не забыл, для меня «Звездный билет» — литературная веха, переворот в головах, маленький шаг одного писателя, но большой сдвиг российской ментальности, если вспомнить долетевшего до Луны астронавта. И книги, следовавшие за «Звездным билетом», — утверждение меняющейся ментальности, новый трепет, торжество дерзости, к счастью для всех, превратившейся сначала в общее дело, а уже после в общее место.

Писатели, выросшие на Аксенове, знают: это он открыл правила новой литературной игры, в условиях морального гнета первым ослабил галстук-удавку, и стало свободнее писательским шеям. И он радовался не только за себя. В нем всегда была редкостная щедрость.

Стоит ли придираться к безвкусице и комсомольским коннотациям его героев, тем более, что сейчас это даже — ну да — забавно? А то, что «старик Хэм» и маэстро Набоков стали его интертекстуальными друзьями, то так распорядилась доборхесная эра.

Дело не в «чуваках» и длинноногих «чувихах». И не в литературной истории. А в том, как свежи были розы.