Петер Хениш - Маленькая фигурка моего отца

Что «можно»? Не поняла. Ах, можно ли в шкатулочке с фотографиями покопаться? Можно, можно. Да, малютка в матроске — твой отец, совсем был крохотуля. А вот высокий, крепкий, в кожаных баварских штанах, — мой покойный муж. Вот бы с кого вам всем пример брать: строгий был, но справедливый, не вам чета.

— После моей неудачной попытки бегства жалобы братьев-наставников на мою плохую успеваемость и дурное поведение достигли катастрофических масштабов, — продолжает голос моего отца, — и ОТВЕТСТВЕННЫЙ ЗА МОЕ ВОСПИТАНИЕ забрал меня из Иоаннеума домой. Однако от замены духовного надзора светским я ничего не выиграл, хотя и связывал поначалу с этим неоправданные надежды. Между тем господин Альберт Принц и его супруга обосновались в однокомнатной квартирке в четвертом районе Вены, по адресу Хоймюльгассе, 12. Это жилье отошло им, бывшим субарендаторам, после смерти главной квартиросъемщицы, дряхлой госпожи Ханны.

Находясь в полной власти братьев-наставников, я видел родителей только в воскресных костюмах, с воскресным же выражением лица. Иногда они забирали меня из интерната, и мы отправлялись на недолгую чинную прогулку по главной аллее Пратера, заканчивавшуюся сидением в кафе. В таких случаях господин Альберт Принц иногда даже заказывал мне кусочек торта или трубочку со взбитыми сливками. И лишь теперь, на Хоймюльгассе, я по-настоящему познакомился со своими родителями и в особенности с отчимом.

Почтовый служащий, господин Альберт Принц довольно быстро сделал карьеру. Ко времени моего возвращения домой он стал оберофициалом [5] Оберофициал (Oberoffizial) — чиновничье звание в Австро-Венгерской империи и Австрийской республике до 1938 г. на телеграфе и мечтал, чтобы власти возродили прежнюю императорскую и королевскую униформу. Как телеграфный оберофициал он, по его мнению, в таком случае получил бы право носить саблю. «Марта, — как сейчас слышу голос отчима, обращающегося к моей матери, — если для чиновников опять введут высокие кепи, крахмальные воротнички и сабли, то форма будет как нельзя лучше отражать мой ВНУТРЕННИЙ МИР».

Он часто и с явным удовольствием повторял, что вместе с монархией потерял руку и родину, зато, мне кажется, обрел прямо-таки неутолимую потребность чем-то компенсировать утрату, хотя и предпочитает об этом помалкивать. Если в Комотау, в золотой век, уничтоженный развращенными французами, варварами-русскими, корыстолюбивыми англосаксами и коварными итальянцами, искусство было исполнено радости и веселья, то теперь, в Вене, жизнь сурова. Но всем, кто в этом виновен, нарушителям спокойствия и врагам порядка, социалистам, масонам, евреям и славянам, он еще покажет! Сраженные предательским ударом в спину еще поднимутся во весь рост, еще расправят плечи, заново воспрянут! Сильное, здоровое и благородное еще одержит победу, а все, что осмелится ему воспротивиться, будет безжалостно искоренено!

А с этим недомерком, пасынком, я еще разберусь! Он уже дрожит, как овечий хвост, стоит только опекуну, которому доверено его воспитание, взглянуть на него построже или нахмурить брови! Пусть только маленькая, слабенькая супруга не вмешивается, она и так уже провинилась — родила такого недоумка! И вообще, женщины пусть лучше помалкивают, готовят еду и штопают носки!

Первое, что открывалось моему взору утром, при пробуждении, была внушительная задница господина Альберта Принца. Дело в том, что я из-за тесноты квартиры спал на кушетке в кухне. Прямо над моей подушкой располагалась раковина, а над раковиной висело зеркало. Перед этим-то зеркалом и брился каждое утро господин Альберт Принц.

Итак, стоило мне открыть глаза, как передо мною тотчас воцарялась его задница. Задница двигалась в такт бритью, под звуки бритвы, скребущей щетину, а щетина у него была тверже наждака.

Чаще всего я тотчас же зажмуривался и притворялся спящим. Однако господин Альберт Принц быстро пресекал это бегство от реальности. «Ну, и когда этот паршивец наконец встанет?» — разражался он бранью, с лязгом закрывая опасную бритву и оборачиваясь от зеркала ко мне. Голос его подстегивает меня, словно хорошая оплеуха.

Представь себе, как господин Альберт Принц надевает белую рубашку, тщательно выглаженную моей матерью накануне. Он протягивает ей руки, а она уже давно стоит по стойке «смирно» с позолоченными запонками. Он садится за стол и с вызывающе самодовольным видом повязывает салфетку. Она семенит от плиты к столу и обратно — подает ему завтрак. Потом господин Альберт Принц надевает серый пиджак и берет подмышку черный портфель. На прощание, издевательски низко склонившись, он подставляет мне свежевыбритую щеку. Иногда мне хочется ударить его по щеке, но приходится ее целовать. От въедливого запаха его лосьона меня тошнит до сих пор.