Петер Хениш - Маленькая фигурка моего отца

Братья-наставники с улицы Апостельгассе — сплошь тощие, сплошь серьезные и неулыбчивые, сплошь облаченные в черные рясы с белыми хлопковыми четырехугольными манишками. «Сын мой, — промолвил тот из них, кому я непосредственно был передан в опеку, — отныне ты находишься на попечении духовных лиц и должен вести себя соответствующим образом. По распорядку дня у нас подъем в шесть часов, затем молитва и только потом завтрак. Затем — учеба, обед, выполнение домашних заданий, тихий час, уроки ручного труда, вечерняя служба, а в семь часов вечера отбой».

В гигантских дортуарах кровати стоят строго параллельно друг другу. Точно так же, строго параллельно, лежат подушки и одеяла. Застилая постель, воспитанники обязаны заправлять углы простыни с узелками под четыре угла матраца. Вторую простыню надлежит так натягивать на матрац, чтобы ночью не высовывались ноги.

Спать полагается лежа по стойке смирно, на спине (тут мне вспоминается, что отца я обычно видел спящим только на боку, подтянув к животу колени). Руки должны лежать поверх одеяла, за этим неусыпно следят зоркие дежурные надзиратели. Нарушение этого правила карается особенно строго.

Я снова останавливаю пленку номер один, вынимаю кассету из магнитофона и пытаюсь найти две фразы, записанные позднее. На сей раз мне везет, я нахожу их почти сразу: отец рассказывает о курсе начальной военной подготовки в ХОЛЛАБРУННЕ, в НИЖНЕДУНАЙСКОЙ ОБЛАСТИ. [4] Нижнедунайская область (Niederdonau) — название федеральной земли Нижняя Австрия, введенное после Аншлюса в 1938 г.

— Мы еще в гражданском, а они нас в хвост и в гриву гоняют по казарменному двору… А уж придираются как только могут: «И постели-де плохо заправлены, и в личных шкафчиках бардак»… Мне все это очень напоминает ИОАННЕУМ, но со времен ИОАННЕУМА у меня иммунитет к муштре.

Далее на той же пленке голос отца продолжает о том, каким наказаниям подвергали своих воспитанников благочестивые монахи. Братья-наставники охотно пользовались своим правом карать провинившихся и никогда не упускали подобного случая. Достаточно было пошептаться с соседом по скамье во время службы в часовне, засмеяться за едой или пропустить слова учителя, — и все, ты пропал. Арсенал наказаний был весьма обширен: от простого битья бамбуковой тростью по рукам до порки по голой заднице.

— Вот это последнее, — говорит голос отца, — братья-наставники особенно любили. Вытянуть руки, не смея ни отшатнуться, ни даже вздрогнуть при резком взмахе трости, — для ребенка уже испытание. Но мучительнее всего вспоминать о том, как снимаешь штаны и подставляешь под удары голый зад. Извини, — говорит отец и отпивает большой, слышимый на пленке глоток, — в горле пересохло.

Однако братья-наставники держат в СТРОГОСТИ не только тело, но и душу. Надо грешить всю неделю, чтобы в воскресенье доставить удовольствие отцу-исповеднику. Однако прощение дарует Бог, а Бог — это треугольник с оком в середине. Иногда о Боге говорят как о «всемилостивом отце», но эти вещи никак не увязываются. И, разумеется, в ИОАННЕУМЕ есть чему научиться. Например, излагают нам историю о Господе Нашем, Иисусе Христе, первом почетном арийце, и злых сынах Израилевых. «Распни его!» — кричат они нерешительному Пилату и повторяют: «Кровь его на нас и на детях наших». А когда мы много лет спустя заорем: «Жиды, сдохните!», — это будет лишь адекватным христианским ответом на провокацию.

Однажды, когда его и еще нескольких воспитанников отправили на другой конец Апостельгассе в парикмахерскую, отец попытался вырваться из-под надзора братьев-наставников.

— Вот я, значит, и кинулся что есть мочи по Апостельгассе и дальше в сторону Ландштрассер-Хауптштрассе. Первым моим желанием было рвануть к матери, но, пробежав десяток метров, я стал сомневаться, туда ли бегу. И тут я как-то совсем потерялся, не зная, куда мне податься, и машинально сбавил скорость. Возле рынка святого Роха меня нагнал целый интернатский конвой вместе с полицией. Я еще петлял между прилавками, но внутренне я уже сдался. Теперь меня гнал только страх наказания. В интернат меня привели, заломив руку за спину.

Чтобы собрать необходимые свидетельства, я решил навестить бабушку и, поскольку день был солнечный, отправился к ней на Хоймюльгассе пешком. В Вальдмюллерпарке, неподалеку от кладбища, я вдруг поразился, заметив, что каштаны уже зацвели свечками. Разумеется, я изумлялся этому из года в год, но никогда с такой остротой. И мне вдруг захотелось восстановить свои первые воспоминания об отце.