Юрий Бычков - На дороге стоит – дороги спрашивает

На концерте, восприняв с достоинством рёв восторженно встретившего его пятитысячного зала, высокий, ладно скроенный Ив Монтан повёл рукой, и публика замерла, будто приготовилась услышать из его уст некое, обращённое именно к ней, слово. И оно прозвучало это слово. «Се си бо». В моём несколько романтизированном переводе с французского первая фраза песни звучит бодро: «Это так – жизнь хороша!» Именно такого слова ждали от него москвичи, и без перевода все всё поняли. Прав Маяковский, влюблённый в Париж, изрекший в порыве чувств:

считавший, что тот, кто постоянно радостен и ясен, попросту говоря, глуп. В концерте Ива Монтана прозвучала грустная, печальная и дорогая каждому живому сердцу песня о прощании влюблённых – «Опавшие листья». Тем, кто её помнит, не надо объяснять, какие чувства, чувства, похожие на цветы, по выражению Чехова, вызывала исполненная Ивом Монтаном песня – слёзы на глазах слушателей говорили о многом. Однако перевод «Опавших листьев» пусть достанется и тем, кто не жил в то время.

Мои приятели Юрий Полухин и Юрий Сбитнев стали завзятыми сибиряками. Их рассказы и повести о комсомольских стройках регулярно печатались в толстых журналах, по возвращении из долговременных командировок с Братской или Вилюйской ГЭС, с прокладываемой сквозь таёжные урманы – густые тёмнохвойные леса, ель, кедр, пихта – железной дороги Абакан – Тайшет. Помню, как Полухин с блуждающей по его лицу загадочной доброй улыбкой напевая себе под нос: «А дорога моя, как в сказке, сквозь дремучий лежит урман», сидя за уютным столиком в особо почитаемом в ту пору пишущей братией ресторане Центрального дома литераторов, травил байки о таёжных законах и привычках, о медвежьей охоте, о том, как берут из-подо льда на студёном Вилюе нежную, сладкую нельму, как хорош на закуску нельмовый балык. Что и говорить, разогрели Полухин со Сбитневым мой интерес к сибирским просторам дальше некуда. Не нравилось, в общем, мне быть лопоухим слушателем сибирских сказов под коньячок в ресторане ЦДЛ. А вот пространные, захватывающие дух рассуждения друзей-писателей, как «России могущество будет прирастать Сибирью», на вечёрках в деревянном, тёплом, просторном полухинском собственном доме в Измайлове рождали в хорошем смысле зависть: «Чего это я сиднем сижу в Москве?»

Целых три месяца, действительно, сиднем сидел я на втором этаже флигеля во дворе роскошного, в стиле позднего барокко, барского особняка в Колпачном переулке, в коем располагался с большой важностью Московский городской комитет ВЛКСМ. Не заметил, как, в порядке повышения по службе, что ли, меня из Первомайского райкома комсомола перевели в горком. И, коль скоро попал в организационную колею, так и оставайся в ней. Видимо, так рассудило высшее комсомольское начальство, переместив меня без моего согласия, с беспокойной, но увлекательной, достаточно самостоятельной должности заведующего орготделом райкома на не ощущаемую мной, от всех начальников и всех привходящих обстоятельств зависимую роль инструктора орготдела горкома. Мальчик на побегушках, что ли? Объяснили бы, что за чин «инструктор». Я тяготился ролью слуги всех господ – и это, как говорится, на физиономии, недовольной, разочарованной, было у меня написано. Догадливое начальство, конечно же, приметило недовольного службой инструктора, а тут и случай приспел. По разнарядке большого ЦК на сибирские стройки Московский горком комсомола должен был направить две тысячи молодых энтузиастов. Если верить газетам, радио и телевидению, прозвучал (именно таким словом обходились тогдашние СМИ) призыв, и в райкомах комсомола нет отбоя от желающих потрудиться на комсомольских стройках Сибири. Ясное дело, в реальности подобной глупистики не бывает. Глядя со стороны, думалось, что только с большого бодуна может такое случиться: проснулся, похмелился и побежал в райком за комсомольской путёвкой. Молодой человек делает по своей воле поворот на жизненном пути. Строит сам свою судьбу, решительно меняет образ жизни, место жительства, зачастую профессию. Тут одного порыва мало! И на рассуждениях о выгодности смены Москвы на Новокузнецк или городок из брезентовых палаток в Горной Шории, куда из столицы должны были отправиться в сентябре 1961 года комсомольцы-добровольцы, состава с будущими сибиряками не соберёшь.