Яна Жемойтелите - Хороша была Танюша

Внутри пахло перцем, базиликом и какими-то изысканными специями. «Вот вам укроп, вот розмарин, вот рута» [4] Фраза из монолога Офелии. , — почему-то невольно полезло в голову. И, как ни странно, Танюшка вдруг ощутила откровенный звериный голод. Она давно уже избегала кухни, ей претило стоять у плиты, потому что все это напоминало ей о недавней семейной жизни, разбившейся вдребезги.

— Это будет моя первая настоящая еда с тех пор, как все случилось, — сказала она, усаживаясь за столик на двоих возле самого окошка. — Мне просто не хотелось есть.

— Мартини для начала? — спросил Петр Андреевич. — Ты же хотела выпить.

— Пожалуй, да. Мартини бьянко.

Алкоголь бы нужен ей только для того, чтобы забыть, что человек, который сидит напротив, — это отец Сергея и дедушка Майки.

— И давай сразу закажем горячее, — сказал Петр Андреевич. — Здесь хорошо готовят шашлык из индейки. Ты, наверное, проголодалась.

— Меня не так давно угощали пастой, — зачем-то сказала Танюшка, тут же пожалев об этом, ей действительно хотелось есть.

— О господи! Надо было догадаться, — он с досадой даже хлопнул ладонью по столику. — У тебя здесь кто-то есть?

— В смысле? А, нет-нет! — Танюшка слишком рьяно затрясла головой. — Я встречалась с подругой.

— Боюсь, я рад это слышать, — ответил Петр Андреевич. — Хотя мне и не хотелось у тебя ничего выведывать.

«Ну и чего еще тебе надо? Как будто ты до сих пор ничего не поняла», — мысленно спрашивала себя Танюшка, пока Петр Андреевич делал заказ смуглому мачо в крахмальном фартуке, кое-как объясняясь по-английски и тыча пальцем в меню.

— И я, представь себе, не знаю, как доходчивей тебе все объяснить. Ты ведь уже взрослая, Танечка, — отпустив мачо, сказал Петр Андреевич.

Она почти приклеилась к стулу. Живот скрутила резкая судорога. Скорей бы, что ли, принесли мартини, чтобы запить эту жуткую, невозможную неловкость.

— Как там Майка? — спросила Танюшка.

— По слухам, все в порядке.

— Почему по слухам?

— Говорю, я здесь уже вторую неделю, — Петр Андреевич смотрел в столешницу, будто страшно смущаясь своего признания. — Купил домик в Лахти.

— Домик в Лахти? — Танюшка искренне удивилась.

— Да, это мой домик. Хочешь, поедем туда вместе?

— Как же я могу поехать? Выставка открывается через два дня.

— Ну вот через два дня и поедем. В конце концов Майка унаследует этот домик. Тебе разве не интересно посмотреть?

— А вы уже задумываетесь о смерти?

— Почему?

— Ну, что Майка унаследует…

— А, со смертью я давно примирился. Рано или поздно, надеюсь, еще не слишком скоро, меня сорвет с ветки и унесет, как старую листву. Когда я смотрю на деревья, становится совсем не страшно.

— А в Риге Майке домик не отпишут? — съязвила Танюшка.

— Это исключено. Лайма довольно жадная дама, к тому же с характером. Ты не бойся, я Майку Сереге не отдам. Да и не сможет он ее в Ригу забрать без твоего согласия. Это же теперь заграница. А вот в Лахти на каникулы я ее привезу.

— Невероятно! Вы говорите так, как будто бы я Майку уже переписала на вас. А ведь она моя, моя дочь!

— Танечка, не кипятись, — Петр Андреевич осторожно накрыл ее ладонь своей. — Признаться, я долго боролся с искушением притронуться к тебе.

Он смотрел на нее, улыбаясь одними уголками губ. Кончики его пальцев касались ее руки чуть повыше запястья, и теперь она ощутила, что цепь замкнулась и возник электрический ток. Она ждала, что он еще что-то скажет, но он молчал и гладил ее запястье с внутренней стороны. Они долго смотрели друг на друга, и она думала, что он принадлежит к тем немногим, которые руководят судьбой — своей в том числе и чужой. Их никогда не затянет воронка жизненных обстоятельств, они сами устраивают эти обстоятельства и направляют течение жизни. Они знают, когда притормозить и когда рвануть вперед.

— Со мной тебе совершенно нечего бояться, я тебе обещаю, — наконец произнес Петр Андреевич, подтвердив ее догадку.

И вот наконец вернулось ощущение легкого рокота волн от одного его голоса, и хотелось, чтобы он говорил еще и еще, постепенно обволакивая все ее существо. Легкая лодочка плясала на зеленых волнах, и ветер уносил ее все дальше от пристани в холодное море, туда, где хозяйничали оголтелые чайки, разрывая стылый воздух пронзительными криками, полными тоски и отчаяния. Когда принесли мартини, она приняла его как последнюю дозу яда, призванного навсегда покончить с этой непреходящей тоской. Только недавно она размышляла о том, что tuska все-таки происходит от русского слова «тоска», потому что тоска — это на самом деле очень больно. И даже хуже. Палец порежешь — поболит и пройдет, а тоска не отпускает…