Яна Жемойтелите - Хороша была Танюша

— Я не буду тебя обвинять. Я сам во всем виноват. Потом, считай, я больше не прокурор.

— Почему?

— Решил подать в отставку. Может быть, еще займусь коммерцией.

— Да? А зачем?

— Боюсь, тебе это не слишком интересно. И вообще — давай не будем сейчас об этом.

О чем еще они говорили в ресторане, она точно не помнила.

Свет луны пробивал плотные шторы насквозь и вырезал из темноты их тела. А он говорил, что это ее тело светится в темноте. Ей не хватало воздуха, она почти задыхалась и лежала с закрытыми глазами, думая, что, может быть, напрасно она пришла сюда, к нему в гостиницу. Он говорил, что в ее теле есть особая скрытая эротичность, неосязаемая, когда она одета, но от этого еще более притягивающая. Она слушала, не понимая, что он имеет в виду. Он говорил, что у нее жадное тело.

— Это плохо?

— Нет. Очень хорошо.

Ее ресницы подрагивали, когда он касался ее, она выгибалась спиной, а иногда прикусывала губу, но сразу отпускала ее, растягивая рот в болезненной улыбке так, что чувствовалась напряженная сила ее подбородка. Стоило им соединиться губами, как они тут же отрывались друг от друга, а потом соединяли языки, тяжело и нервно дыша, почти обжигая друг другу легкие.

— Что же это такое? Почему так? — говорила она. — Почему я так сильно чувствую тебя?

Он повернулся к ней, и в свете огромной луны она наконец увидела его так близко, что не выдержала и вцепилась зубами в его плечо, укусила почти до крови так, что он вскрикнул.

— Как же я люблю тебя! — произнесла она, ощутив себя свободно и легко.

— Ты представляешь опасность, — сказал он.

— Для кого?

— Для тех, кто находится рядом. Сложно пережить близость такой, как ты.

— Это правда? — она приподнялась на локте, желая разглядеть каждый штрих, каждую морщинку на его лице.

Три поперечные морщины на лбу, резкая складка между бровей, похожая на шрам. Она прикоснулась к ней, желая прорисовать контур кончиками пальцев, и ее волосы скользнули ему на лицо.

— Неправда, — сказала она. — Это не ты, а я сейчас умру.

— От чего?

— От любви.

— Неужели ты меня любишь?

— Конечно. Я тебя люблю, — она сама удивилась, с какой легкостью произнесла эти слова.

— Скажи еще раз.

— Лю-блю, лю-блю, — нараспев повторяла она, готовая рассмеяться от невозможного счастья, которое закружило ее, почти лишив разума.

Она крепко обхватила и сжала его бедрами, налившимися силой. Она втянула его в себя, все еще повторяя «Люблю, люблю», потом, раскачиваясь в такт этому единственному оставшемуся слову, сжималась и разжималась внутри. Все остальное потеряло смысл. Они лежали потные, изумленные и растерянные на скомканной простыне, и к ним только-только возвращалось сознание.

Среди ночи она поняла, что заскучала по зеркалу. Она очень давно не разглядывала в нем свое тело и плохо представляла, как оно сейчас выглядит. Выскользнув из-под одеяла, она осторожно просочилась в ванную, как будто стесняясь своего намерения, и застыла у зеркала. Кожа ее стала будто еще тоньше, и сквозь нее просвечивали синие ручейки вен. За последний месяц она чуть похудела, живот стал абсолютно плоским и даже немного втянулся внутрь, но ребра уже не просвечивали, как когда-то, сразу после Майки, а плечи округлились и раздались, именно поэтому ей пришлось покупать новый пиджак — обновы прошлой осени уже не сходились на груди. Грудь… Две каплевидные жемчужины были на тон светлей смугловатого живота и плеч. Этим летом ей не пришлось загорать, потому что оно выдалось на редкость сырым и холодным, ей постоянно было зябко, от этого она обрела привычку втягивать голову в плечи, однако сейчас захотелось распрямиться и раскинуть руки в стороны, будто собираясь взлететь. Она была ослепительно хороша своим крепким, раскрытым женским телом, яркий цветок ее губ пылал новой страстью, распущенные волосы змеями струились по плечам к животу, внутри которого еще жила ритмичная дрожь. Теперь больше не нужно было сглатывать слезы, сдерживать плач, подавлять даже смех и радость. Она наконец ощутила безусловную любовь, которой не знала прежде. Но потом вдруг опять обнажились слои боли и плача, глубокой, разбивающей сердце тоски, свернувшейся улиткой где-то на самом донце, и она поспешила назад в постель, чтобы приникнуть к тому, кто подарил ей любовь, припасть к нему всем своим существом.

Все-таки она не до конца понимала, как такое возможно, что они уедут вдвоем, то есть это событие совершенно выпадало из привычной картины мира. Однако он сказал, что в России ей пока не стоит появляться, нечего там делать на пепелище, потому что ее жизнь теперь продолжится здесь, и его новая жизнь начнется рядом с ней, вне зоны досягаемости старых привязанностей и связей. Он не говорил, что они когда-нибудь поженятся, а она и не спрашивала, потому что это было не важно. Ей просто нравилось, как он говорит, как поправляет галстук, как пьет кофе и как водит машину. Она почти растворилась в нем, перестала существовать как единица. Он велел ей оформить отпуск за свой счет на две недели, пока что на две недели, и она сделала это в головной конторе фонда, написав в заявлении: «по семейным обстоятельствам». И по тому, как дамы из фонда смотрели на нее, старательно делая вид, что ничего не знают, она решила, что они давно в курсе и что долго будут еще обсуждать этот ее кульбит, потому что больше в Финляндии обсуждать нечего.