Яна Жемойтелите - Хороша была Танюша

— Ты кем хотел в детстве стать? — спросила Танюшка.

— Да космонавтом же, ё… — Гера кромсал сало огромным ножом, который подспудно навевал мысли об смертоубийстве.

— А, ну да. А я артисткой, — сказала Танюшка, чтобы стряхнуть морок. — Или манекенщицей на худой конец. И в результате работаю знаешь где?

— Где ты работаешь?

— В этом… овощехранилище. Ну, на Заводской.

— Я там однажды подрядился лук перебирать. Знаешь, что самое противное в жизни?

— Что?

— Это скользкий гнилой лук. А хорошо, видать, тебе там платят.

— С чего ты взял? — Танюшка слегка поморщилась при воспоминании о гнилом луке. Когда-то его лежали целые горы возле старого овощехранилища.

— Ну ты вся из себя такая.

Он потянулся к ней через стол обеими руками, не больно-то чистыми, как смогла заметить Танюшка и еще подумала, как же он такими руками резал сало.

— Ты только давай не кочевряжься, — сказал Гера, когда она едва заметно отшатнулась. — А то я не понимаю, чего девки на вокзале сидят нога на ногу.

— На вокзале девки за деньги себя предлагают, — сказала Танюшка, — а не наоборот.

Ее не покидало ощущение гнилого лука.

— Ну нет у меня денег, я же сразу сказал.

— А тогда катись-ка ты колбаской! — Танюшке вдруг захотелось съездить Гере по роже, но она только ударила его по руке.

— Э, ты чего?

— Ничего. Где туалет? Тошнит меня, понял? — она вскочила и метнулась в санузел, дверь которого выходила в крошечный коридорчик, заваленный всяким хламом.

Переждав пару минут возле изъеденного ржавчиной унитаза, она тихонько выскользнула в прихожую, а потом, только схватив сумку, в подъезд. В нос опять ударило мочой, и ей действительно стало плохо. Наконец оказавшись на воздухе, она согнулась возле электрощитовой и освободила желудок от пива, которое теперь, как ей показалось, тоже отдавало мочой и гнилым луком. Гера не стал ее преследовать.

Вернувшись на вокзал, Танюшка поймала такси, хотя таксисты на вокзале драли втридорога и вечер еще не перетек в ночь, однако она поняла это, только когда вернулась домой. Большие часы в гостиной показывали всего половину одиннадцатого. Сергея не было, и она решила, что он уже не вернется, скорее всего некоторое время пересидит в родительской квартире, а там… Впрочем, все равно. Ну и пусть. Она залезла в душ и минут сорок стояла под очень горячими струями, как будто пытаясь согреться, хотя холод был не снаружи, а внутри. Потом, едва обтерев тело, рухнула в постель и почти мгновенно провалилась в черный липкий кошмар.

В понедельник Петр Андреевич неожиданно заехал к ней на работу. Спокойный, подтянутый, упакованный в светло-серый костюм с искрой, напоминавший Танюшке футляр для дорогого колье, он сообщил, что с Майкой все в порядке и что она вернется домой, как только все утрясется. А что значит утрясется? Разве может что-нибудь вот так взять и утрястись? Танюшку буквально колотило, еще немного, и она бы расцарапала свекру лицо и порвала светло-серый костюм, однако Петр Андреевич принялся спокойно растолковывать, что для Майки это лето очень важно, пускай хорошенько отдохнет… Его голос звучал ровно, как морской прибой, и Танюшка неожиданно ощутила себя покачивающейся на волнах в легкой лодочке на морской глади. И будто бы даже повеяло морским бризом с привкусом соли и водорослей.

Потом внутри опять вспыхнула звенящая пустота, и Танюшка прислонилась к стенке, чтобы устоять на ногах.

— Тебе надо развеяться, — произнес Петр Андреевич, легко подхватив ее под локоток. — Если в сентябре будешь в Хельсинки, может, сходим куда-нибудь пообедать?

Он сказал это полувслух, вплотную приблизившись к ней, и она почувствовала на ухе его теплое дыхание, от которого стало немного щекотно, и она еще плотней вжалась в стенку.

— Ну так как? — он повторил, пожалуй, слишком настойчиво.

Она просто не нашлась, что ответить, растерялась, боясь даже повернуть к нему голову. Тогда он мягко пожал ей руку, попытавшись скрестить свои пальцы с ее и, так и не получив ответа, коротко простился и зашагал прочь по гулкому коридору.

Она наконец спохватилась, что, может быть, показалась ему невежливой. Нет, вообще, зачем она так просто отпустила его? Вспыхнув от неловкости, Танюшка поспешила в вестибюль и застала его у зеркала, когда он поправлял галстук, может быть, нарочно оттягивая свой уход.

— Петр Андреевич! — Танюшка почти крикнула. — А вы что же, разве будете в Хельсинки?

— Я был бы страшно рад тебя видеть, — ответил он неопределенно и улыбнулся ей напоследок.