Яна Жемойтелите - Хороша была Танюша

Сергей отправил Майку в Сонь-наволок, потому что, как он объяснил, затяжная Танюшкина меланхолия плохо на нее влияла.

После этого Танюшка оказалась как будто бы в черной яме: каждая мелочь становилась чрезвычайно значимой, потому что принадлежала внешнему миру, с которым она потеряла всякую связь. И теперь ей представлялось, что так было всегда, что она существовала внутри своего кокона, только воображая, что у нее есть муж и дочь, и пыталась закрепиться внутри этой иллюзии — в то время как все вокруг знали с самого начала, что у ее мужа есть другая женщина в Риге. И что эта женщина вышла замуж за какого-то латыша уже беременной от Сергея. У нее кто-то родился? И этот кто-то знает, что Сергей — его отец? Она теперь подолгу просиживала без дела, изучая бахрому ковра, коробок спичек, сломанный карандаш, солнечный зайчик, игравший на стене. Ей не хотелось подняться, чтобы смахнуть с телевизора пыль или чтобы подмести в прихожей, не хотелось открыть окно, чтобы проветрить в гостиной, или вскипятить чайник, чтобы хоть немного взбодриться. Однажды она заставила себя встать и добраться до буфета, в котором стояла бутылка коньяка. Ей было откровенно невмоготу дотянуться до рюмок, выстроенных за стеклом рядком, поэтому она подцепила пробку зубами и отпила прямо из горла. Когда вернулся Сергей, Танюшка полулежала на ковре, опершись затылком о диван, початая бутылка стояла тут же на ковре. Танюшке не хотелось даже напиться, и она остановилась на третьем глотке.

Сергей молча подобрал с ковра раскиданные предметы, какие-то мелкие разорванные бумажки, среди которых оказалась их свадебная фотография. Наконец, усевшись на ковер напротив нее, он сказал:

— Танька, ты, наверно, жалеешь, что когда-то вышла за меня замуж. Но знаешь, что бы ни происходило…

— В данную минуту, — Танюшка, тряхнув головой, посмотрела на него почти разумно, — я жалею, что не могу тебя убить.

— Танька, ты только себя ни в чем не вини. Ты была мне хорошей женой. Это я во всем виноват.

— Была? Ты сказал, что я была твоей женой?

Сергей замолчал, потом отнял у нее бутылку, глотнул из горла и наконец выдохнул:

— Все это еще до тебя началось.

— Да, я знаю. Мне рассказали.

— Кто?

— Не важно.

— Что ж, тогда… В общем, я думал, что с Лаймой все кончено. Она вышла за латыша еще в восемьдесят втором, помахала мне ручкой и сказала «гуд бай». И только потом я узнал, что она на третьем месяце была и что ребенок определенно мой, потому что латыш, хоть он и коренной, а вот поди ж ты — оказался никуда не годен.

— Кто родился? Кто? — выдавила из себя Танюшка.

— Мальчик. Назвали Улдис, только имя не я выбирал. И фамилия у него папашина, то есть того латыша. Лайма богатая невеста была, вот латыш и клюнул, у самого-то были одни штаны…

— Почему же тогда…

— Потому что ненадолго этого мужа хватило. Он тунеядец оказался и пьяница, деньги проматывать стал, ну его и пнули. Лайма еще сюда приезжала, скандалила, хотела даже с тобой встретиться, я тогда, Танька, едва тебя уберег…

И тут Танюшка неожиданно ярко вспомнила ту самую чужую женщину в брючном костюме, которая будто бы караулила ее во дворе. Давно, еще когда она работала в овощехранилище. Густая шапочка пепельных волос, большие часы на запястье, легкий акцент и странное, промозглое предчувствие если не самой смерти, то чего-то невыразимо жуткого, которое вспыхнуло мгновенно, стоило только этой женщине спросить, который час.

— Янтарные сережки, — неожиданно вспыхнула Танюшка. — Это ты ей купил, а не мне?

Потупившись, Сергей ответил:

— Да. В общем, она отказалась их принять…

— Хорошо, хоть сейчас не врешь. А мне с самого начала они уши жгли. К вечеру мочки просто горели, дотронуться было больно, но я терпела, потому что думала: муж подарил.

И она наконец расплакалась оттого, что не только сережки, но и все, что у них было с Сергеем, предназначалось не ей, а Лайме, которая носила мужские костюмы и коротко стригла волосы. Она, Танюшка, была только суррогатом, обманкой, призванной временно исполнять роль Серегиной жены, пока Лайма разбирается со своим латышом и Улдисом, который, как выяснилось, на самом деле тоже Ветров.

— Но почему?.. Зачем ты так долго?.. — рыдания мешали ей говорить связно.

— Зачем я так долго оставался с тобой? Да затем, что у Лаймы отец из семьи репрессированных, он русских на дух не переносил, а Лайма привыкла жить хорошо, у нее теперь целый особняк…

…в котором наверняка стоит огромный шкаф с дюжиной брючных костюмов, да? Именно затем Сергей так упрямо наряжал ее, «матрешку», в брюки, чтобы она хоть немного походила на Лайму. Именно затем ограбил педераста Таля. Он лепил из нее образ и подобие той латышки, а сама по себе красавица Танька была вовсе ему не нужна.