Яна Жемойтелите - Хороша была Танюша

— Нет, мне действительно интересно, — я приподнялась на локте, чтобы лучше видеть его лицо. — Я иногда думаю, что мы все тогда здорово хватанули. Может, не в прямом смысле, но все-таки заразились.

— Чем?

— Привычкой врать, причем даже себе в первую очередь.

— Да ты о чем говоришь?

— О радиации, от которой не умирают, но и жить потом крайне сложно. Я пытаюсь восстановить в памяти, как оно было. Спокойно, уже без злобы и осуждения, хотя чувствовала себя абсолютно раздавленной, потому что…

— Ты пытаешься восстановить в памяти?

— Да. А что?

— Ты лежишь со мной и пытаешься восстановить в памяти весну восемьдесят шестого?

Ну конечно, все мужчины сходят с ума и забывают, где находятся, если позволить им порезвиться вволю и осуществить животные потребности. А он между тем занимался со мной любовью в доме своего отца, с которым не разговаривал много лет. Воистину достойно дамского романа.

— Что тебя удивляет? Это наша общая жизнь. Параллельная, но все равно общая, — я пыталась обтекаемо объяснить свое любопытство. — Поэтому я хочу знать, что ты на самом деле забыл в Риге весной восемьдесят шестого.

— Тебе бы следователем работать. Умеешь правильно задавать вопросы.

— А ты хотел бы поговорить о кино или путешествиях?

— Нет, но… Это все уже быльем поросло.

— И все-таки.

— Ездил посмотреть на своего сына Улдиса. Да, Лайма была беременной от меня, когда выходила замуж, еще в восемьдесят втором, только я про это не знал. Папаша подобрал ей мужа из латышей, а я, видишь ли, ему по крови не подходил.

— Папаша подобрал мужа? И это в Латвии?

— Папаша неплохое состояние сколотил на спекуляциях еще при советской власти, связан был с московскими авторитетами, а Лайма — девушка с претензиями, хорошей жизни хотела. В общем, когда поняла, что натворила, я сам успел жениться, дочка у меня родилась. Потом вдруг Лайма нагрянула: Улдис — твой сын, ну я и рванул в Ригу.

Так вон оно что! Бедная Таня угодила в промежуток между Лаймой и Лаймой…

— Ты любил Лайму?

— Да. Я ее любил. Только эта любовь была как петля на шее. Когда рядом с Лаймой — вроде ничего, ощущение полной свободы, как говорят в рекламе, а стоит чуть удалиться, и петля затягивается, душит. Пытался порвать отношения, через силу прожил с Танькой семнадцать лет не здесь и не там. И все время сравнивал ее с Лаймой.

— Танька — это…

— Танька — моя местная жена.

— И как ты про нее сказал? Через силу прожил?

— Примерно так. Танька, конечно, красавица писаная. Только говорю же — матрешка, и это не вытравить. А Лайма уже тогда была европейская штучка, потом, сама понимаешь, что такое Латвия в советское время. Маленький островок Европы, в котором, казалось бы, все иначе… Я не герой, Соня. К сожалению. Я обычный человек.

Который мимоходом погубил мою Таню. Ведь мне было известно это с самого начала. Я потянулась к бутылке виски и жадно отпила из горла. Неужели у меня душа самки, и я попросту залипла на Сергея Ветрова? Как некогда Таня, как Лайма, которая, с его слов, высохла, как вобла на балтийском ветру? Или же мне просто нравятся игры в кости с самой судьбой?

— И что теперь? — спросила я, когда глоток виски наполнил горло и бронхи приятным теплом. — Тебе не надоело страдать из-за женщин?

— А я вовсе и не страдаю. Теперь я просто тебя люблю.

Господи, неужели это правда? Он пытался разглядеть меня в полумгле так, как будто желал запечатлеть в памяти навсегда — глаза, губы, волосы, грудь. И я ощутила себя настолько голой, что от этого стало даже немного плохо и захотелось прикрыться. Я навсегда сохранила стеснение от своего тела, еще с тех пор, как была жирдяйкой.

— Иногда, особенно глубокой осенью, — произнес Сергей, — случается очнуться в глубоко чужой для меня стране, на побережье холодного моря — такого мертвого, что хочется в нем утопиться.

Я вздрогнула. Остывшая постель показалась мне ледяной могилой. Как же это, наверное, мучительно — лежать в могиле и быть лишенной абсолютно всего, даже коробка спичек, чтобы развести огонь. Тот, кто полагает, что ад — это огонь, ничего не знает о настоящей зиме Фимбульветр [8] Фимбульветр — апокалиптическая зима в скандинавской мифологии. с жестокими морозами и свирепыми ветрами, когда один волк проглатывает солнце, а другой похищает месяц, и звезды падают с неба. Такая зима случилась зимой восемьдесят седьмого, когда мы сдавали госэкзамены. Мороз ударил с такой силой, что лопнули трубы отопления, и в городе Холодрыггере выжили только те, кто топил дровами в частном жилом фонде, остальные превратились в аморфные бесполые существа, замотанные в тряпье с головы до ног. А мы сдавали госэкзамены. Преподаватели мерзли одинаково с нами, и на экзамене по научному коммунизму посиневший профессор предпочел не заметить Танин пассаж о том, что первично все же сознание, потому что сначала в голове возникает идея надеть шубу и только потом эта идея воплощается в жизнь. Теперь мертвая Таня была в нашей постели третьей, таилась в складках простыней, дышала могильным холодом мне в лицо. И вдруг меня охватил такой запредельный ужас, что захотелось немедленно прижаться к Сергею, только чтобы не ощущать незримого присутствия Тани и ее пронзительного одиночества. Я схватила его за руку и подтянула к нему свое озябшее тело. Ну вот, наконец-то.