Василий Гигевич - Дом, куда возвращаемся

Вот так он и сидел, пока не кончилась кинохроника, мысленно представляя тепло женской ладони, нежных пальцев.

В зале вспыхнул свет. Лапич глянул на Нину. Она, будто догадываясь о всех его муках, посмотрела на него и, чуть усмехнувшись, отвела взгляд.

Снова потух свет, и тогда в темноте Лапич тихонько протянул руку в сторону и, найдя на ощупь Нинину ладонь, взялся за холодноватые пальцы. Мгновение они так и сидели, глядя на экран, будто между ними ничего не произошло. Нина попробовала отвести руку в сторону, но Лапич удержал ее, почувствовал, что пальцы ее потеплели.

Было во всем этом что-то удивительное, недозволенное и приятное, как игра: Нина легонько старалась освободить свою руку, а Лапич не выпускал, перебирал по одному пальцы, гладил мягкую кожу. И между тем оба внимательно смотрели на экран, не было сказано ни слова, и Лапичу хотелось, чтобы фильм тянулся долго-долго.

Но вот сеанс окончился, и они, будто испугавшись, убрали руки и, словно между ними ничего не было, пошли к выходу — и в этом тоже было что-то от игры, которая началась раньше.

Они молча шли по центральному проспекту. Пройдя немного, Нина спросила:

— А куда мы идем?

Теперь, после кино, Лапич был уже не такой веселый, что-то серьезное и рассудительное примешивалось к его мыслям и чувствам.

— Кто его знает, — сказал он. — Я ведь тут недавно. Так вот и показывай что хочешь. Будь экскурсоводом.

— Тогда пойдем в парк. У нас летом все в парк ходят. Теперь там, правда, музыки нет, но хоть так походим.

— А ты что, танцы любишь?

— А, какие там танцы! Да и старая я уже.

Лапич засмеялся: ему показалось странным услышать от молодой девушки такие слова о себе.

— Кто же сказал, что ты старая?

— Да сама знаю. Нынче ведь как: исполнилось восемнадцать — выходи замуж, если в девках не хочешь оставаться. Придешь на танцы, а какой-нибудь шестнадцатилетний подойдет, посмотрит и скажет сквозь зубы: «Да она уже старуха для меня, что с нее возьмешь…»

Сказано это было таким серьезным тоном, что Лапич снова засмеялся — он немного согрелся в ходьбе да и настроение улучшилось.

— А ты, Нина, человек ничего, с юмором… Так, значит, старуха…

— Ну, — сказала она тихо. Лапич понял, что ей передалось его веселое настроение и это «ну» было сказано с расчетом на то, чтобы он, Лапич, посмеялся над ней.

Вошли в парк. Над центральной аллеей висели белые фонари, в их свете издалека виднелось несколько пар. Здесь, среди деревьев, ветра совсем не было, дождь, который начал сыпаться с вечера, перестал моросить, и они шли теперь по асфальтированной дорожке мимо белеющих в полумраке скульптур, мимо невысоких наглухо закрытых киосков, мимо танцевальной площадки, теперь пустой и темной.

— Вот здесь мы и танцуем, — кивнула Нина на веранду, когда они проходили рядом.

— И много собирается народу?

— Много. Сходишь — сам увидишь, разберешься, что к чему.

— Вряд ли. Не люблю я танцы. Мне на них обычно не везет.

Помолчали — каждый опять размышлял о своем. Лапич это почувствовал, подумал, что снова начинается то неловкое молчание, как тогда в кинотеатре. Потом уже, когда дошли до конца аллеи, Лапич сказал:

— Неужели, кроме танцев, нечем заняться после работы?

— А чем? — спросила Нина.

— Ну, у вас, наверное, самодеятельность есть, Дом культуры с разными кружками. Мы вон, когда учились, КВН такой отгрохали, после целый год вспоминали…

— Не всем же участвовать.

— Ну, так можно еще что придумать. Ты знаешь, я, когда смотрю на такие городки, как ваш, мне кажется, что все в них сонное. Какая-то замедленность… А пожив здесь, и сам становишься таким же… Ты понимаешь?

— Почему не понимаю? Я тоже была когда-то такая умная. Поступала в институт. Сразу после школы; конечно, засыпалась. А на второй год уже и не захотела. Поработала, бухгалтерские курсы закончила, на свой хлеб пошла. — Нина, глядя в землю, скептически улыбнулась.

Лапичу вспомнились свои одинокие скучные вечера. Он понял Нину, невольно взял ее за руку и сказал:

— Ничего, Нина, мы еще увидим небо в алмазах.

— Конечно, увидим, — ответила она, не высвобождая своей руки из его ладони.

Секретарша Неллечка вышла из кабинета Воробьева и, посмотрев на присутствующих в приемной, сказала: «Заходите». Затем она открыла дверь приемной в коридор, там тоже толпились люди, и повторила: «Заходите».

Курильщики начали тушить сигареты, некоторые брали в приемной стулья — в кабинете Воробьева стульев на всех обычно не хватало.