Василий Гигевич - Дом, куда возвращаемся

— А трамваи с рельсов еще не сошли? — поддел его Сакович, а сам подумал: «С ним еще придется повоевать…»

Иванов математик, но работает в их группе: в последнее время группы укомплектовывали разными специалистами — теоретиков можно было увидеть рядом с экспериментаторами, физиков с биохимиками, механиков с оптиками — сам черт ногу сломит.

— Нет, не сошли… Постараюсь не опаздывать. — Наконец-то проняло, но надолго ли?

Иванов наверняка теперь отправится с Зубовым в коридор спорить о минском «Динамо», а он, руководитель, должен показывать пример… Нет, быть начальником не так-то просто…

Настроение начало портиться, и подчиненные это сразу же почувствовали — каждый занялся своим делом.

Держа перед собой раскрытый английский журнал, Сакович пробовал вникнуть в смысл текста и не мог — мешал голос Иванова. За тонкой фанерной перегородкой в другой комнате Иванов рассказывал Зубову:

— Вчера вечером, около двенадцати, возле городской церкви Вавилон был. Ты бы видел, что творилось: милиция, дружинники — в два ряда, за порядком смотрели.

— А ты что — ходил?

— Ну, я птица вольная, времени полно: куда хочу, туда лечу.

— А милиция тебя не усекла?

— А за что меня усекать? Не за что, порядок не нарушаю. Хиппи там ошивались, так погоняли немного, чтоб не портили обедню…

— Ну и что, много теперь таких, которые верят?

— Во что?

— Как во что? В религию, в дурман этот.

— А, какие там верующие, такие, как мы с тобой. Ну, старики немного молятся, а остальные идут как на бесплатный спектакль глянуть: кто погоготать, кто познакомиться, а кто и карманы почистить.

Чудак Иванов: шляется, где образованному человеку и в голову не придет… И футбол ему нужен, и языком любит почесать, и в церковь вот заглянул — чего ради?.. Единственное, что его спасает, — способности. Хочешь не хочешь — лучший математик института. Математики к себе тянули, хорошую должность давали, уперся: хочу к физикам — нянчись теперь с этой математической звездой. Ему бы характер и упорство Стригулевой, давно Эйнштейна переплюнул бы… Вообще все способные люди, наверное, вершат свое главное дело играючи, так, левой рукой и закрыв глаза… Ландау, говорят, не более двух часов в сутки работал…

Постепенно мысли с Иванова переключились на Зиночку — молодая, неопытная, ничего не скрывает, — на ее сегодняшнюю шутку, которая обернулась так неудачно, а потом уже на самый случай, на то, с чего все началось… И, как по ниточке, вспомнил он себя еще ребенком, когда мать шила ему к этому дню штаны со шлейками. Еще зимой говорила, когда уж очень надоедал: «Ну вот соберем немного денег, куплю материи и сошью тебе к пасхе штаны и пиджак — в новом будешь». Вспомнил Сакович те утра, наполненные ожиданием, прозрачные, ясные, залитые белым солнечным светом, — и аж перевернулось все внутри.

Будто вглядывался в далекие, как за туманом, дни и видел там мальчика: не переставая шмыгать носом, засунув руки в карманчики новых штанов — чтоб все видели, — выходит он на улицу, оглядывается — люди, люди, куда вы подевались, гляньте, — и медленно, нога за ногу, как взрослый, шагает к крестным… Вот открывает он дверь, заходит в хату и говорит громко:

— День добрый вам!

Вместо ответа получает кусучий щелчок в лоб:

— Не день добрый, а Христос воскресе…

Мальчик громко шмыгает носом и старается опередить всех:

— Воистину воскрес…

— Вот правильно. Так тебе же, наверное, сегодня яичко надо дать…

Схватив обеими руками дань, мальчик тут же, забыв сказать «спасибо», летит стрелой на улицу…

В полдень начинают идти на кладбище; с корзинами, с сумками, окруженные детьми, медленно двигаются посреди непыльной еще улицы, громко, по-праздничному здороваются с теми, что сидят на скамейках у палисадников. А те, на скамейках, в белых с горошком платках, в черных праздничных юбках, широких и длинных, как у цыганок, в сапогах, которые два раза в году до блеска чистятся гуталином, в зеленых, военных, с фронта, галифе, в шапках тоже военных — самая мода, — внимательно провожают глазами…

Потом раза три забежит соседка Адоля, с которой на прошлой неделе мать поссорилась из-за курицы — «Умирать буду, — кричала тогда Адоля, — ноги моей в твоей хате больше не будет», — скажет: «Ну, скоро ли вы соберетесь, все копаетесь… Все не как у людей — последними будем». Начинают собираться и они. И так же медленно двигаются и громко христосуются с соседями, будто годами не виделись…