Евгений Рудашевский - Бессонница

Крис опять что-то говорила про мои руки и теперь ещё более настойчиво гладила мою ладонь, даже перебирала пальцы. А я подумал, что у неё такой рост из-за пьющих родителей. Это не могло не сказаться. Может, её мать во время беременности пила. И меня это расстроило. Потом я порадовался тому, что утром постриг и вычистил ногти, – сейчас можно было не переживать из-за того, что делает Крис. Главное, в подвале было не так уж душно, и ладонь у меня совсем не потела, а если б вспотела, стало бы неловко.

И чем больше Крис наваливалась на подлокотник, тем больше я к ней прижимался и думал о том, что, сидя в полумраке, совсем забываешь про её рост. Теперь уже всё моё предплечье лежало у неё на коленях, а я краем глаза поглядывал на Эшли. Потом Крис меня поцеловала. Наверное, думала, что я сам это сделаю, но в конце концов устала ждать. И поцелуй был приятным. У неё хорошо пахло изо рта, и было очень влажно. Я почувствовал, как тепло растекается по телу. Подумал, что нельзя вот так сидеть без инициативы, и стал рукой гладить её ногу, хотя делать это в таком положении было неудобно.

– У меня нет совести. У меня есть только нервы, – с экрана говорил Писатель, а мы целовались.

У Мэта завалилась голова, и он стал похрапывать, а Эшли будто только сейчас по-настоящему заинтересовалась фильмом – сидела неподвижно, даже не пыталась его разбудить.

– Обругает какая-нибудь сволочь – рана. Другая сволочь похвалит – ещё рана. Душу вложишь, сердце вложишь – сожрут и душу, и сердце.

Мой любимый монолог в «Сталкере», а я целовался. Но про себя всё равно проговаривал каждую строку. Я мог бы так полфильма пересказать, а может, и две трети. Слово в слово. И сейчас говорил вместе с Писателем, в точности повторяя его интонации и паузы, и продолжал целоваться с Крис, и гладил её ногу – пожалуй, куда смелее, чем думал, что могу себе позволить.

– Мерзость вынешь из души – жрут мерзость. Они же все поголовно грамотные, у них у всех сенсорное голодание. И все они клубятся вокруг: журналисты, редакторы, критики, бабы какие-то непрерывные. И все требуют: «Давай! Давай!..»

Мы никак не останавливались, и наши губы были влажные, мягкие, слились в единую пульсацию чего-то тёплого и сытого, как летний ветер. А я закрыл глаза и думал об Эшли. Думал, что мне сейчас хорошо, а Эшли совсем рядом. Крис наконец вся прильнула ко мне, обхватила руками мою шею, стала пальцами поглаживать мне затылок. Если б не подлокотники наших кресел, так, наверное, вовсе перебралась бы ко мне на колени.

– Какой из меня, к чёрту, писатель, если я ненавижу писать. Если для меня это мука, болезненное, постыдное занятие, что-то вроде выдавливания геморроя. Ведь я раньше думал, что от моих книг кому-то становится лучше. Да не нужен я никому! Я сдохну, а через два дня меня забудут и начнут жрать кого-нибудь другого.

Это был действительно долгий поцелуй. Настоящий. Мне даже на мгновение показалось, что я люблю Крис. Правая рука окончательно затекла, и хотелось сменить положение, но я знал, что буду терпеть до тех пор, пока Крис сама не остановится. А потом я подумал, что моя правая рука при деле, а левая просто лежит, и это как-то глупо. Всего лишь мимолётная мысль, а мне стало тошно. Мерзко и буднично. Крис, кажется, почувствовала, как что-то изменилось, и чуть отстранилась от меня, но недалеко – всё ещё дышала мне в лицо, смотрела в глаза, не отстраняла моей руки и не позволяла сменить её положение.

– Ведь я думал переделать их, а переделали-то меня! По своему образу и подобию.

Затем Кайдановский читал «Вот и лето прошло», и я про себя читал вместе с ним. И мы ещё раз поцеловались с Крис, но уже не так порывисто, не так жадно, и я наконец размял затёкшую руку. Хотел сделать это незаметно; Крис заметила и усмехнулась, но по-доброму, без обиды.

Остаток фильма Крис лежала головой на подлокотнике и гладила мою руку, иногда прижимала её к губам, а я только и думал о том, что у неё совсем уж маленький рост, что она, наверное, так ярко одевается, чтобы скрыть этот недостаток. Все эти разноцветные лосины, юбки, рубашки, шарфики, этот пирсинг на ушах. А ещё я думал об Эшли, о её парне и о том, что она наверняка догадывалась, что тут, за её спиной, происходит.

Когда закончился фильм, мы разбудили Мэта. Он стал извиняться, сказал, что дело не в Тарковском, а в том, что он устал после тяжёлой недели, но его никто не слушал. Эшли заявила Мэту, что он испортил нам весь вечер, потому что своим храпом перекрывал голоса актёров, хотя это было неправдой. Мэт видел, что мы смеёмся, но оправдывался вполне искренне, и мне даже стало его немного жаль. При этом Крис вела себя спокойно – так, будто между нами ничего не произошло, – а я всё ещё чувствовал на губах застывшую влагу нашего поцелуя.