Гейл Ханимен - Элеанор Олифант в полном порядке [litres]

— Нет, никогда, — твердо и искренне ответила я. — Просто он… он привлек мое внимание, пробудил во мне интерес, но на том все. Он был, ну, красивый.

Еще одна долгая пауза.

Наконец Мария Темпл откинулась в кресле и, к моему облегчению, заговорила. Мне было невыносимо трудно все это — отвечать на все эти вопросы, говорить о себе, беспокоиться, не выставляю ли я себя неприлично наивной, как мне самой казалось.

— Элеанор, сейчас я изложу вам, как развивались события, а вы скажете, что об этом думаете. В виде тезиса предположим, что вы увлеклись этим мужчиной. Подобные эмоции являются своего рода «пробным прогоном» перед настоящими отношениями. Они переживаются очень остро. Пока все звучит правильно, разумно?

Я смотрела на нее в упор.

— И вот, — продолжала она, — вы получали удовольствие от своего увлечения, вы чувствовали чувства . Скажите, что привело к тому, что чувства внезапно исчезли? Что остановило ваше увлечение?

Я откинулась на спинку кресла. Для меня оказалось неожиданностью это поразительно точное изложение случившегося. Кроме того, Мария задала очень интересный, проницательный вопрос. Несмотря на золотые ботинки и дешевые брелоки, я уже могла видеть, что Мария Темпл отнюдь не дура. Мне потребуется время, чтобы обдумать все как следует, пока же я пыталась собраться с мыслями и сформулировать внятный ответ.

— Полагаю, отчасти я ощущала, что все уже решено, и что, когда мы наконец встретимся, мы точно полюбим друг друга, поженимся и так далее. Я чувствовала себя, не знаю, в каком-то смысле готовой к таким отношениям. Такие люди, такие мужчины, как он, нечасто встречаются на моем жизненном пути. И мне казалось совершенно правильным не упустить представившийся шанс. К тому же, я знала наверняка, что… кое-кто… обрадуется, узнав, что я нашла такого человека. Но когда мы в конце концов оказались в одном помещении — а я к этому событию готовилась очень тщательно, — все как будто… рассыпалось. Я понятно говорю?

Она ободряюще кивнула.

— Думаю, я поняла, прямо в том зале, что была полной дурой, вела себя как подросток, а не как тридцатилетняя женщина. В нем не было ничего особенного, я на нем зациклилась, но на самом деле на его месте мог быть кто угодно. Мне очень хотелось понравиться ма…

К счастью, Мария кивнула и перебила меня, не дав зайти слишком далеко.

— Здесь у нас есть целый ряд вопросов, которые я предлагаю обсудить в ходе наших последующих сессий, — сказала она. — Мы с вами говорим о событиях недавнего времени, но в какой-то момент мне бы хотелось узнать больше о вашем детстве.

— Ни в коем случае, — произнесла я, сложила на груди руки и уставилась в пол.

«Этой леди не нужно знать, что происходит в нашем доме».

— Я понимаю, говорить об этом может оказаться трудно, — сказала она.

— Я не хочу ничего говорить, Мария. Пожалуйста, не просите меня рассказывать о мамочке.

Черт, черт, черт! Она, конечно же, тут же за это ухватилась. Мамочка у нас всегда главная достопримечательность и гвоздь программы.

— Каковы ваши отношения с матерью, Элеанор? Вы близки?

— Мамочка связывается со мной регулярно. Слишком регулярно, — сказала я.

Вот я и проболталась.

— Значит, вы не ладите? — спросила она.

— Мне… все это сложно.

Я почувствовала, что начала дергаться и в прямом, и в переносном смысле слова.

— Вы не могли бы сказать почему? — спросила Мария, бесцеремонная как танк, назойливая, любопытная. Бесстыжая.

— Нет, — ответила я.

Повисла очень долгая пауза.

— Я знаю, это сложно, очень сложно — рассказывать о болезненных вещах, но, как мы уже говорили, это лучший способ двигаться дальше. Давайте начинать постепенно. Вы можете сказать, почему вам так трудно говорить о вашей матери?

— Я… она бы этого не хотела, — сказала я.

Это была правда. В голове всплыл последний — и единственный — случай, когда я поговорила с учительницей. Дважды подобные ошибки не совершают.

Моя левая нога задрожала; это было всего лишь легкое подергивание, но остановить его я не могла. Я закинула голову и издала нечто среднее между вздохом и кашлем, чтобы отвлечь внимание Марии.

— Ну хорошо, — терпеливо продолжала она, — если вы не возражаете, в завершение нашего сеанса я хотела бы предложить вам кое-что другое. Это упражнение называется «пустой стул».

Я сложила на груди руки и уставилась на нее.

— Суть его вот в чем. Представьте себе, что стул, — она показала на него, — это ваша мать.