— Ты подожгла дом, в котором спали мы с Марианной. Она погибла в огне. Я бы не назвала это «заботой», — произнесла я, прилагая все усилия, чтобы мой голос звучал спокойно, хотя до конца мне это не удалось.
— Я так и знала — тебе наговорили про меня бог знает что! — победоносно заявила она. Потом заговорила жизнерадостно и с воодушевлением: — Послушай, то, что я сделала, — да кто угодно в моем положении поступил бы так же. Я тебе сто раз говорила: если нужно что-то изменить, меняй! Конечно же, на пути тебе встретятся препятствия, но их просто надо преодолеть, не особенно беспокоясь о последствиях.
Ее голос звучал весело, она явно была рада дать мне совет. Я поняла: она говорит об убийстве нас с Марианной — ее препятствий . Как ни странно, эта мысль придала мне сил.
Я сделала глубокий вдох, хотя на самом деле в этом не было необходимости, и сказала:
— Прощай, мамочка.
Последнее слово. Мой голос звучал твердо, уверенно и неторопливо. Мне не было грустно. Я была уверена в том, что делаю. А где-то подо всем этим, словно зарождающийся эмбрион — маленький, очень маленький, всего лишь набор клеток, с сердцем размером с булавочную головку, — пробуждалась к жизни я. Элеанор Олифант.
И без малейшего труда мамочка исчезла.
Хотя я чувствовала себя в полном порядке и была готова с головой погрузиться в работу, отдел кадров настоял на «поэтапном» возвращении в строй, заставив меня следующие несколько недель работать только в первую половину дня. Им же хуже — если они решили платить мне полный оклад за частичную занятость, то это их дело. В мою первую пятницу после возвращения, под конец моего укороченного рабочего дня, я впервые с понедельника встретилась с Рэймондом.
Все это время мы общались исключительно электронным образом. Предыдущий вечер я провела в интернет-поисках. Находить информацию оказалось просто. Может быть, даже слишком просто. Я распечатала две газетных статьи, прочитав одни лишь заголовки, и положила их в конверт. Я знала, что Рэймонд уже обнаружил их раньше, но для меня было важно выяснить все самой . Это была моя история, а не какого-то другого человека — по крайней мере, из ныне живущих.
По моей просьбе мы встретились в кафе, чтобы когда я буду читать эти статьи впервые, он был рядом. Я слишком долго пыталась справляться в одиночку, и ничего хорошего из этого не вышло. Иногда просто нужно, чтобы кто-то находился возле тебя, пока ты преодолеваешь трудности.
— Я чувствую себя каким-то шпионом, — сказал Рэймонд, глядя на лежавший между нами запечатанный конверт.
— Твои шансы сделать карьеру в этой сфере равны нулю, — заметила я.
Он вопросительно поднял бровь.
— У тебя слишком честное лицо, — объяснила я, и он улыбнулся.
— Ну что, готова? — спросил он, вмиг посерьезнев.
Я кивнула.
Коричневый конверт формата А4 я позаимствовала из офисного шкафчика. Как и бумагу. Мне за это было немного стыдно, особенно из-за того, что Боб, как я теперь знала, был обязан включать такие вещи в список текущих расходов. Я было открыла рот, чтобы рассказать Рэймонду, сколько денег тратится на канцтовары, но он поощрительно кивнул в сторону конверта, и я поняла, что это дело больше откладывать нельзя. Я распечатала конверт и показала Рэймонду, что внутри лежат две страницы формата А4. Рэймонд подвинулся ближе, наши тела соприкоснулись, мы сидели плечом к плечу, словно одно целое. Я ощутила тепло и силу и с благодарностью вбирала их в себя.
Я начала читать.
«Сан», 5 августа 1997 года, вторая полоса
«Красивая, но кровожадная» детоубийца «всех нас одурачила», говорят соседи
«Мама-убийца» Шэрон Смит, 29 лет (на фото), по сообщениям соседей, последние два года жила на тихой и спокойной улочке Мейда-Вейл, прежде чем намеренно совершила поджог, обернувшийся трагедией.
«Такая красивая молодая женщина и всех нас одурачила, — сообщила нашему корреспонденту одна из соседей, пожелавшая остаться неизвестной. — Ее малышки всегда были наряжены, очень культурно выражались. Все говорили, что они чудесно воспитаны. Но со временем стало заметно, что в этой семье что-то неладно. Казалось, эти детишки всегда были напуганы. Иногда у них появлялись синяки, из их дома то и дело доносился плач. Она постоянно куда-то уходила из дома, и мы все думали, что у детей есть няня, но сейчас, после всего, что произошло… Как-то раз я заговорила со старшей девочкой, ей было лет десять. Но ее мама бросила на нее такой взгляд, что девочка вся затряслась, задрожала, как маленькая собачка. Мне даже думать страшно, что с ними происходило за закрытыми дверями».
Читать дальше