Гейл Ханимен - Элеанор Олифант в полном порядке [litres]

Теперь, когда я овладела этим жестом, мне очень нравилось шевелить пальцами, изображая кавычки.

Поскольку мне никто не ответил, я посчитала это приглашением продолжать.

— Тажин — это традиционный североафриканский сосуд для приготовления пищи, — с готовностью произнесла я, — обычно его изготовляют из обожженной глины и покрывают сверху цветной глазурью. Так же называется и рагу, которое в нем готовят.

Челюсть мужчины немного отвисла, в то время как губы женщины медленно вытянулись в одну тонкую, тугую линию. Она повернулась к своему спутнику, и они принялись перешептываться, то и дело бросая на меня взгляды.

Больше никто ничего не сказал, хотя, расплатившись за покупки и направившись к выходу, они продолжали на меня оглядываться. Ни слова благодарности. Я слегка махнула им рукой.

Когда я подошла к кассе, мистер Дьюан тепло мне улыбнулся.

— Масштаб грубости и совершеннейшее незнание правил приличия среди масс народонаселения не перестает повергать меня в уныние, мистер Дьюан, — сказала я, качая головой.

— Рад вас снова видеть, мисс Олифант, — ответил он, понимающе улыбаясь, — выглядите просто отлично.

Я почувствовала, что засияла в ответ.

— Большое вам спасибо, мистер Дьюан, — сказала я, — я тоже очень рада вас видеть. Замечательный сегодня день, правда?

Он с тем же радостным видом кивнул и стал пробивать покупки. Потом улыбка на его лице слегка померкла.

— Что-нибудь еще, мисс Олифант?

За его спиной в сиянии ламп искрились бутылки — красные, золотистые и прозрачные.

— Да! Чуть не забыла! — сказала я, потянулась к стойке с прессой и взяла «Телеграф».

Мне не терпелось вновь приняться за кроссворды.

Вернувшись домой, я включила газовый камин и выставила две чашки. Жаль, что они были не одинаковые, но я была уверена, что Рэймонду это не важно. Я нарезала лимон и выложила кружком печенье и вафли, чередуя их, на моей любимой тарелке с цветочным узором. Соленые закуски решила оставить про запас. Ни к чему слишком безумствовать.

Когда прозвенел звонок (чуть позже, чем предполагалось), я успела решить только половину кроссворда, несколько подрастеряв навыки. Из-за мук голода мне пришлось съесть несколько угощений, поэтому выложенный на тарелке круг теперь был неполным. Какая жалость.

В одной руке Рэймонд держал картонную коробку с ручками, в другой — здоровенный набитый пластиковый пакет. Вконец запыхавшись, он поставил на пол свою ношу, не спрашивая у меня разрешения, и стал снимать куртку, отдуваясь и дыша тяжело, как выбросившийся на берег кит. Курение убивает.

Куртку он протянул мне, и я на несколько секунд непонимающе уставилась на нее, пока не осознала, что мне полагается ее повесить. Ничего подходящего у меня не было, поэтому я попросту как можно аккуратнее сложила ее вчетверо и опустила на пол в углу прихожей. Вид у Рэймонда был не очень довольный, но я не могла понять почему. Эта куртка не казалась дорогой.

Я проводила его в гостиную и предложила чаю. Он казался очень возбужденным.

— Потом, потом! — сказал он. — Сначала, Элеанор, обещанный подарок.

— Давай, — сказала я, собираясь с духом.

Мой опыт сюрпризов весьма ограничен и назвать его особо положительным нельзя. Рэймонд сходил за картонной коробкой и поставил ее на пол.

— Учти, — сказал он, — тебе не обязательно в это ввязываться. Мама будет просто счастлива взять все на себя. Просто я подумал, что… в общем…

Он аккуратно открыл крышку, и я инстинктивно отступила на шаг назад.

— Ну, давай, маленькая моя, — промолвил он нежным, воркующим тоном, которого я раньше никогда у него не слышала, — не бойся …

Он засунул руки внутрь и вытащил из коробки самую толстую кошку, какую мне когда-либо доводилось видеть. Теоретически она была черная как смоль, причем эта чернота распространялась даже на нос и усы, однако густой мех покрывали проплешины, выглядевшие на его фоне еще светлее. Рэймонд прижал ее к груди, продолжая что-то ласково шептать на ушко. Кошка, похоже, была не в восторге.

— Ну, что скажешь? — спросил Рэймонд.

Я заглянула в ее зеленые глаза, она в ответ тоже посмотрела на меня. Я шагнула вперед, и Рэймонд протянул ее мне. На мгновение возникло замешательство, пока Рэймонд пытался переместить мне в руки этот живой комок, но потом вдруг все свершилось. Я держала ее, будто ребенка, прижимая к груди, и не столько слышала, сколько чувствовала звучное, утробное урчание. Ах, эта теплая тяжесть! Я зарылась лицом в ее подпорченную шубку и почувствовала, как она повернула ко мне голову и осторожно понюхала мои волосы.