Карел Мисарж - Окраина

Заведующая — красавица. У нее бело-розовое лицо, белые зубы, медово-золотистые волосы. Но красота ее не от нашего бренного мира. Она не отмечена ни страстями, ни материнством, а следовательно, ни изменами, ни болезнями, ни разочарованиями… Руки у нее красные, со следами въевшейся грязи в мелких трещинках, но на лице кожа гладкая и нежная. Она из рода женщин, которым целуют не губы, а руки. Как матерям и бабушкам. Трудно решить, не сквозит ли в ее словах оттенок печали. Видимо, нет: речь ее течет плавно и, кажется, бездумно.

— Квета, покажи ему, где он может переночевать. И пойдите прогуляйтесь перед ужином. У нас тут чудесная природа. Быть может, она поможет ему привыкнуть к мысли, что ты детдомовка. А то он, бедняжка, совсем с панталыку сбит.

Под Франтишком закачался пол, тщательно натертый воском. Заведующая постоянно что-нибудь делает. Вот сейчас доливает воды в вазочку с ландышами, в большие вазы с сиренью. И при этом все говорит тоном радиодиктора, объявляющего время дня или сводку погоды.

— Главное, мой мальчик, не старайтесь делать вид, будто здесь вас ничто не поражает. Притворство и героические жесты не нужны. Никакой милости вы Квете не оказываете. Наши девушки умеют шить, стряпать, стирать, убирать и ходить за малыми детьми. Добродетели несколько старомодные, но из-за отсутствия их люди до сего дня разводятся. Не знаю, как наши девчата умеют любить, в этом я не разбираюсь, но думаю — не хуже других.

Франтишек переминается, силясь удержать равновесие на полу, уходящем у него из-под ног; он невольно перенимает равнодушный тон заведующей, естественность ее движений. И тогда сверкающий пол превращается в прочно прибитое зеркало и отражает их фигуры. Франтишек подходит к столу и начинает равнять в вазе ветки белой и голубой сирени.

— А зачем мне притворяться. Я сам вырос в бывшем амбаре имения, которое до сих пор зовется Жидов двор. Нас было восемь человек в комнатушке с кухней. Бабушка, дед, родители и четверо детей. Если кто приезжал погостить — спали на полу. Там даже не вся наша мебель помещалась.

Франтишек уже и сам растроган трудной историей своей семьи, но заведующая его не пожалела, не выразила ни симпатии, ни радости оттого, что они с Кветой одного поля ягода. Сказала только:

— Вот видите, у вас с Кветой есть о чем потолковать. Да не задерживайтесь, одеты вы легко, а здесь в горах вечера холодные.

Область высокого давления над Украиной перемещается к северо-западу. Слушайте сигналы точного времени. Каков уровень воды в чешских реках сегодня на семь часов утра? С ума сойти.

Выйдя из канцелярии, Франтишек озирается, как вор, укравший какую-нибудь ерунду — пользы никакой, зато, если накроют, сраму не оберешься. Квета виновато улыбается:

— Не сердись на нее. Она нас любит.

— Если она таким образом проявляет свою любовь, то уж лучше бы не любила.

Но злится он недолго. В комнатке, отведенной для его ночлега, — одна образцово застланная кровать. Ее металлические части сверкают, как хирургические инструменты. У журнального столика — два плетеных кресла. Столик накрыт клетчатой скатеркой, на нем — вазочка с ромашками, васильками и маками. Но вид у букета такой, словно его подобрали на свалке. Ромашки помяты, их середина желто-черная, алые лепестки, венчающие маки, порваны, тем не менее букет издает сильный, дурманящий аромат. Местная курьезность… Квета понюхала букет и брезгливо отвернулась:

— Одеколон! Знак внимания от девчонок. Хотели порадовать тебя цветочками, а так как они, — Квета щелкнула по мертвым соцветиям, — не пахнут, то облили их одеколоном. Вот дурочки!

В этой комнате, где слабо пахнет воском, которым натерт пол, и чистым постельным бельем, высушенным на жарком солнышке, в комнате, в которую из садов и огородов, расположенных у подножия гор, доносится через открытое окно кладбищенский запах земли, аромат простого одеколона очень приятен. Ведь он — чей-то, в то время как сверкание никелированной кровати и матовый блеск линолеума — общее достояние. Универсальная обстановка детского дома, личность неувядаемо красивой заведующей — все это так сильно воздействует на нервы, что в этой прелестной комнатке с видом на горы Франтишек чувствует себя как на иголках. Поэтому, показав на отдаленную вершину, вознесшуюся к небу, подобно готической башне, он спрашивает:

— Доберемся мы до нее засветло?

Из-за присутствия Франтишка знакомая обстановка детдома кажется Квете чужой. Ничего здесь ей не принадлежит. Только сам Франтишек. И она дает ему это понять, всей тяжестью повиснув у него на шее — движение, подобающее скорее борцу, чем влюбленной девице. Но борец-то слабенький! Если б Франтишек хотел, он стряхнул бы ее без труда. Но он не хочет. А Квета шепчет ему на ухо: