Кристоф Оно-ди-Био - Сирена

— И что же?

— В общем, герою отрубили голову, но он не умер, потому что бессмертен. Смеха ради он провозглашает себя единственным истинным богом. И повелевает, чтобы вино текло рекой!

Никос Стигерос встал и поклонился, приложив одну руку к шапке, другую к сердцу. Его жена Пина, которую я видел во время фейерверка, прижалась к нему и поцеловала в губы.

— Идем, — сказала мне Нана.

Она представила меня писателю. Взгляд его глубоко запавших глаз светился живостью.

— Многим объявили фетву и за меньшее, — отважился я.

— «И шорох — гром охваченному страхом», как сказал старый добрый Софокл. А я ничего не слышу.

— Вы понимаете современный греческий? — спросила Пина.

— Нана мне переводила.

— Ах, Нана! Она чудесная, не правда ли? Настолько лучше, чем ее сестра…

— Прекрати, — перебила ее Нана.

Готово дело, она снова стала ребенком.

На другом конце гостиной появилась Дита в открытом платье без бретелек. Нана направилась к ней.

— Ах, сестрички, — вздохнула Пина.

— Я только что с ней познакомился, горячая штучка.

— Горячая, но имейте в виду — совсем не глупая. И талантливая.

Я узнал, что Дита живет между Афинами и Лондоном и что она создала марку сандалий, модели которых навеяны античными статуями. Успех сногсшибательный.

— Она становится Лубутеном кожаных сандалий. Кендалл постоянно постит в инстаграме свои фотографии в них.

— Кендалл?

— Кендалл Дженнер. И Дженнифер Лоуренс [97] Кендалл Дженнер — американская топ-модель и светская дива; Дженнифер Лоуренс — американская актриса, обладательница премии «Оскар». тоже.

Теперь я понял, почему она уделяла столько внимания своим конечностям.

Вновь появилась Нана.

— Твоего отца здесь нет? — спросил я.

— Нет.

Я был разочарован. Спросил ее о женщине с убийственными губами.

— Это моя мачеха. Мать Марчелло.

— А дама с серыми волосами?

Мне почудилось или она поколебалась с ответом?

— Моя няня, — сказала она наконец.

— В твоем-то возрасте?

— Она член семьи. Мы с Дитой не ходили в школу. Нас всему научила она.

— Я ее уже видел.

— Здесь, на улице, наверно.

— Нет, в другой стране.

— Она путешествует, я за ней не слежу.

— Я видел ее с тобой…

— Пестум? Я же тебе уже сказала — нет. Ты фантазируешь, Сезар.

— Ты, однако, помнишь название.

— Ты мне о нем рассказывал.

Она сменила тему:

— Извини меня за давешнее. За мою сестру. Я знаю, что ты ни при чем. Она просто интриганка.

— Спасибо!

— Я не то хотела сказать. Но уверяю тебя, это безумие. Скорей бы она уехала.

— Она живет здесь?

— Хочет открыть бутик в Париже и наезжает время от времени. Я только попросила ее меня предупреждать. Когда она здесь, я удираю. Не могу этого выносить. Дефиле.

— Мужчин?

— Всех.

Я наконец все понял. И рискнул спросить:

— А ты?

— Я — другое дело.

И она ушла, оставив меня одного. Я боялся, что обидел ее.

Вечеринка приняла новый оборот. И набирала скорость. Молодой человек в саронге занял место за пюпитром, и музыка гремела. Старики бежали с корабля. Мачеха запечатлела поцелуй на лбу Марчелло, который покачивался, по-прежнему затянутый в свои кожаные доспехи, и удалилась, бросив на меня последний ледяной взгляд. Я ощутил исходящую от нее опасность. Выпил еще бокал черного вина, чтобы приободриться.

Начался всеобщий разгул. Я слишком много выпил, ноги отяжелели. Отправился на поиски Наны — в комнатах этой квартиры, размеры которой недооценил, тем более что теперь повсюду был сумрак. По черно-золотому лаку ширмы бежала лань. Я узнал знаменитое кресло из палисандрового дерева, которое было продано на аукционе, широко освещенном в СМИ, несколько лет назад. У отца Наны был не только вкус, у него были средства на свои вкусы. Мне очень хотелось познакомиться с человеком, все это собравшим.

Я забылся, рассматривая портреты, как вдруг чья-то рука, будто высунувшись из стены, схватила меня за локоть.

— Покончим с этим, — сказала Нана и прижалась ко мне.

Она раздвинула языком мои губы. Открылась дверь.

Она потянула меня на упругую кровать.

— Только тихо, пожалуйста.

Вскоре ее тело было уже голым, как и мое, которое изучали ее губы, рисуя буквы замысловатого алфавита на моем торсе.

Во мне заговорили остатки стыдливости. И страха — слишком уж стремительным было начало.

— Ты уверена?

— Молчи.

При свете лунных лучей я видел тело, более чувственное, чем в моих воспоминаниях, но как-никак до сих пор у меня не было случая дать волю рукам. Нана теперь позволяла мне все, нисколько не сдерживаясь, припав к моим чреслам так, будто я должен был спасти ей жизнь, — ей, спасшей мою. Мое сердце отчаянно колотилось.