Инна Лиснянская - Хвастунья

Мурзин: Лежит, значица, и решение о высылке готовится!

Некто в сером: Давайте с высылкой повременим. В телевизор — вы, Инна Львовна, отказываетесь, в прессу — также отказываетесь. Поставим вопрос иначе. Вы повсюду словом чести спекулируете. Так давайте по чести и совести договоримся: вы больше никому на магнитофон не читаете. И — вообще не читаете, чтоб не заявлять нам при следующей встрече, что произведения ваши наизусть запомнили. Кроме того, вы даете знать на Запад, чтобы вас прекратили печатать, чтоб по вражеским голосам о вас — ни звука. А мы пока — решенье о вашем выдворении — под сукно.

Под сукно? Тут мне вспоминается, как в свое время партийный лидер литинститута Тельпугов мне сказал, что клеветнический акт из милиции под сукно положил. Ну, думаю, дело плохо.

Я: Так что же, мне нигде печататься нельзя? И как и кого я оповещу, чтобы ни моих стихов и обо мне ни звука?

Некто в сером: Дайте адреса — оповестим.

Я: У меня никаких адресов нет.

Некто в сером: Поищете и найдете, кого оповестить. А стихи свои в наши органы печати сдавайте.

Я: Да кто ж их возьмет?

Некто в сером: Попытайтесь, не выйдет — приходите к нам, поможем. Считаю, договорились. Мы проследим, чтоб там — ни строчки вашей и ни слова о вас.

— Значица, ни слова, а если будет слово, решение жителей пустим в силу, — заключил официально вызвавший меня повесткой Мурзин.

Я обошлась малой кровью: пообещала не читать стихов, сделать попытки в журналах, но добавила, что там может еще одна моя книжка выйти, вряд ли я успею найти кого-нибудь, чтобы книжку остановили.

Некто в сером: Постараетесь — остановите! Дайте адрес, мы за вас остановим.

Я: Извините, вот вы опять со мной про имена и адреса. Если бы я знала адрес, нечего мне было бы жаловаться вам, что могу не успеть книжку остановить. А и знала бы — не выдала б. Я — не предательница, так что не мучайтесь со мной в этом направлении.

Подробно обсудив в скверике возле «Динамо» двухчасовую беседу, где Мурзин напирал на получение мною денег и каким образом, а Некто в сером на друзей, связи, на здешние и тамошние адреса, Липкин, уча, резюмировал: «Вела себя достойно, как и отрепетировали дома, правда, Ахматова вела бы себя построже, без улыбок. Не упомянула бы о книжке „ардисовской“, они об адресах еще дополнительные полчаса не говорили б. Нельзя их надоумливать. Слава Богу, не посадили, а выводы сделать надо: магнитофон для виду спрятать, стихи для виду же направо-налево не дарить, отослать в один-два наших журнала, я тоже отошлю, если вдуматься, угроза их нешуточная». Римма подтвердила: как юрист вижу, — они готовят высылку. А я свое: «Не допрос, а высокоинтеллектуальная беседа за чаем, хоть чаю не подавали и шоколадом не угощали». Это я так хорохорилась, хвасталась, а поджилки издергались, самой-то себе чего врать?

Мы с Липкиным отослали стихи в «Новый мир», где редактором в 85-м году был тот самый Герой Советского Союза Карпов, что предупреждал меня в Переделкине о трудной жизни, если выйдем из союза и здесь останемся. Трудно жить — пожалуйста! А вот в полной безвестности о завтрашнем дне жить некомфортно. Еще я послала и в «Дружбу народов» «Госпиталь лицевого ранения». Мы отлично понимали, что печатать не станут, но нам необходим был письменный отказ, чуть что — предъявить органам, мол, совет учтен. Но именно в письменных отказах редакции нам долго отказывали, дескать, разве устного ответа недостаточно? Стихи хорошие, что и говорить, но напечатать редколлегия не может. Я в открытую объяснила тогдашнему завпоэзией Коваль-Волкову, для чего нам нужен письменный отказ. Я с трудом уломала его, спекулируя нашей честностью: «Если не будет письменного, мол, стихи журналу не подходят, нам придется туго, неужели вы думаете, что мы с Липкиным вас подведем, и передадут ваш отказ по западному радио? Если, дав слово выйти из союза писателей, мы вышли, то не нарушим и своего вам слова». Поверили, и мы не подвели. Мне так и написали: «Стихи журналу „Новый мир“ не подходят», а Липкину — уважительнее, мол, несмотря на то что стихи отличаются высокими художественными качествами, тематически — не подходят. Труднее было с «Дружбой народов», где стихами заведует преданный поэзии Залещук. Он ни за что не хотел писать отказа: «Давайте подождем, скоро новый замредактора придет, может быть, решится напечатать, — понимаю, что вам нужно и для чего, но у меня рука не поднимется бранить!»

— Слава, — подсказывала я, — и не надо бранить, вашему журналу, печатающему, главным образом, переводы, легко на это обстоятельство сослаться. В конце концов по указанию редактора Баруздина так и ответили из «Дружбы народов». А ведь и друзья, и знакомые были убеждены, что письменного отказа ни за что не дадут. Все же, можно похвастать, приятно, когда твоему слову верят и порядочные люди, и всякие. Отказ из «Дружбы» пришел в мае, как раз перед получением мной повестки с печатью, а Липкину прислали без печати, как и в первый раз, — если хочешь, приходи.