Инна Лиснянская - Хвастунья

— Извините, я почти без зубов, а те, что остались, болят. Вам, извините, — разеваю рот, — удобно собеседовать с такой собеседницей?

Некто в сером: вполне удобно. Прошу садиться.

Я: Извините, у меня 2-я группа по сердцу, а валидол в пиджаке, а пиджак в коридоре. Я, извините, мигом, туда и обратно.

Я ( в коридоре шепотом ): Сёма, их семеро, а это значит, что неопасно, как и уговорились, вышла к тебе и Римме якобы за таблетками.

— Ни хрена себе, почему неопасно? — говорит докрасна рыжая Римма, наша приятельница-юрист по авторским правам, которая вызвалась вместе с Липкиным ждать меня в коридоре и помочь если что. Речь-то не об авторских правах, но все же — вроде адвоката.

Я в кабинете на стуле лицом к драпированному окну и к Некто в сером.

Майор: Фамилия, имя, отчество.

Мурзин: Отвечайте, фамилию.

Некто в сером: К чему формальности, поэтесса нам известна, у нас, надеюсь, доверительное собеседование.

Мурзин: Значица, доверительное.

Я: Ну если доверительное, то, простите, хочу доверительно упредить: вот — я, можете меня — куда угодно, но на Запад, извините, — поеду только, как Солженицын, в наручниках. И еще просьба: ни о ком со мной, кроме как обо мне, говорить не будем.

Тут некоторое общее замешательство, и я успеваю подумать, что именно на Запад они меня, как и прежде, замышляют вынудить. И значит, я своим упреждением из-под них скамейку выбила. И хоть немного страшновато, я должна помнить, что по сравнению с тем подвалом это для меня — чай с шоколадом, который Копейкис ела в закавказком НКВД.

Некто в сером: Не будем нервничать, вы что, за собой вину чувствуете, если говорите «в тюрьму — пожалуйста». У вас что, подельники есть, если предупреждаете — «ни о ком»?

Полковник: Вы что, такая патриотка, что на Запад не хотите?

Мурзин: Вы, что, значица, такая патриотка?

Я, до времени забыв об оборонительном акценте: Какая такая?

Некто в сером: Я — второй секретарь райкома партии. Не хочу сомневаться в вашем патриотизме, — заявите в печати, по телевидению, что вы нечаянно попали в антисоветский «Метрополь» и отказываетесь, из чувства патриотизма, в дальнейшем публиковаться во враждебной всякому патриоту печати.

Я: Я против всяких заявлений, как здесь, так и там. Вы, простите, хоть одно мое заявление видели в западной прессе?

Мурзин: А сколько там платят за заявления?

Я: Вы моих заявлений, кроме о выходе из союза писателей, не видели, я заявлений вообще не умею и не стану.

Мурзин: Песни во вражеской печати, по-вашему, значица, не заявления?

Я: Песен не пишу.

Полковник: Мы вам не позволим на двух стульях сидеть! Там уже есть один такой — Бродский, но он там, а вы, патриотка, тут! И мы не позволим, чтобы там вами гордились, если вы тут.

Мурзин: Не позволим, значица.

Я: Извините, а кто вам мешает, печатайте и гордитесь мной тут.

Некто в сером: К этому-то мы и ведем. Вам честно перед всем народом рассказать надо, как вы попали в «Метрополь» и почему вынуждены за границей печататься. Мы хотим помочь вам и вашему то ли мужу, то ли другу Липкину. Ваши-то друзья, написавшие вместе с вами, что выйдут из союза писателей, не вышли. Сознательно поступили, но вас-то, хотите вы это знать или не хотите, подвели. В одиночестве оставили. А вы с ними еще дружбу водите, без толку контактируете. А вот мы вам поможем.

Я: Никто меня в одиночестве не оставил. Поперек совести ничего заявлять не буду.

Мурзин встает с одним из номеров «Континента»: Заявлять не будете, значица. А это вы видели? Сколько за это заплатили?

Я: Нет, этого номера не видела.

Мурзин: Значица, вам только гонорар ихний капиталистический нужен?

Я: Гонораров никаких там не платят, я и за книгу «Дожди и зеркала» ни франка не получала.

Мурзин: Что значица, капиталисты и не плотют? Значица, вы родину свою так, за бесплатно продаете? Нехорошо!

Майор: Постыдилась бы о своей тамошней книжке врать! Знаем мы, как не платят. Нехорошо!

Некто в сером: Дайте адрес и доверенность, взыщем через судебные органы.

Я: Там государство поэтам не платит, разве что меценаты. Поэты почти все где-нибудь работают. Это у нас поэты живут за государственный счет.

Мурзин, обращаясь ко всем: Слыхали, как лапшу вешает! Не понравилось ей на наших государственных хлебах, значица, но и в тюрьме — хлеб государственный.

Полковник: А вам известно, что все члены редколлегии — махровые антисоветчики, — берет из рук Мурзина журнал и начинает перечислять имена, останавливаясь на каждом. Все имена мне известны, как и этот номер «Континента», но при имени Сахарова не удерживаюсь: