Пак Кён Ри - Дочери аптекаря Кима

«В Пусан, что ли, едет?» — промелькнуло в голове у продолжавшего идти своей дорогой Гиду. Завернув за угол Дончуна, он столкнулся с Тэюном, державшим в руке чемодан.

— Куда едешь? — спросил Гиду.

Тэюн, замявшись, улыбнулся, но не ответил.

— Из Японии, что ли, едешь?

— Нет, в Японию.

— Да? Не похоже что-то, что ты едешь из дома.

— Я был у друзей…

— Сейчас вроде не каникулы, что это ты тут делал?

— Каникулы или нет, я уже давно покончил с этой дурацкой учебой.

— Что? Покончил?

— Дома никто не знает об этом. Домашним сказал, что был в Японии

— Значит, ты не едешь в Токио?

— Не знаю еще. На корабле будет время подумать, — небрежно ответил Тэюн, хотя он вовсе не был похож на человека, отбывающего без всякой цели, — не знаю, когда и увидимся. Счастливо оставаться! — протянул руку Тэюн.

Гиду, пожимая в ответ руку, спросил, как бы между прочим:

— А ты, случайно, не в китайскую ли Маньчжурию собрался? — приглушенным голосом спросил Гиду.

Тэюн, усмехнувшись, посмотрел в глаза Гиду и неопределенно ответил:

— На что мне Маньчжурия?

— Ради освободительного движения, — теряясь в догадках, предположил Гиду.

— Ха-ха-ха… Не то что бы это… — натянуто засмеявшись, также неопределенно ответил Тэюн.

— Так или иначе, будь осторожен.

Так они и расстались.

Слова Тэюна, что он не знает, когда они снова встретятся, показались Гиду какими-то особенными, предвещающими долгую разлуку. После окончания начальной школы Гиду и Тэюн встречались не более одного или двух раз в году. Гиду точно так же, как проводил взглядом Сунджу, проводил взглядом и Тэюна, удалявшегося покачивающейся походкой. Его фигура растворилась в тусклом свете газовых фонарей на набережной.

Дела в доме аптекаря стремительно шли под откос. Но дела Ёнсук, какие бы странные и грязные слухи ни ходили о ней, напротив, неуклонно шли в гору. Хотя и считается, что через пару месяцев люди забывают происшедшее, печать бесчестия, павшая на Ёнсук, никак не сходила с нее. На нее все так же показывали пальцем, но никто не мог устоять перед ее деньгами, деловым натиском и хорошо подвешенным языком. Не было ни одного мелкого торговца или рыбака, который бы не занимал у нее. Как бы они ни бранили Ёнсук за ее амбиции и грубость, в ее присутствии они не смели показать и малейшего недовольства, относились к ней с почтением, как к высокопоставленной персоне. Только так можно было заполучить в долг ее деньги. Вполне возможно, что именно такой способ Ёнсук и избрала для мести за свое прошлое унижение. Она все больше стала украшать свою жизнь — одеваться в роскошные наряды и покупать драгоценности. Все больше она требовала к себе уважения от своих клиентов, но постепенно одного уважения стало не хватать, чтобы заполучить от нее деньги. Ее изобретательность на способы добычи денег и скупость поражала всех в округе.

«Что ни говори, а деньги — это главное в жизни», — это высказывание стало для Ёнсук неоспоримой философией жизни.

Ворота аптекарского дома заскрипели, и во двор вошла Ёнок. Вот уже несколько месяцев как она была женой Гиду.

— Это ты, Ёнок? — очнувшись, спросила Ханщильдэк, которая до этого сидела в полном забытье.

— Да, мы вместе пришли, — ответила служанка Ёмун.

— Дитя мое, пришла, наконец, — обратилась к Ёнок Ханщильдэк.

— Пришла, — Ёнок появилась из-за спины Ёмун, — я и так уже собиралась навестить вас, а тут как раз пришла Ёмун, вот вместе и пришли.

Ёнок опустила на пол узелок и вздохнула с облегчением. Она была беременна.

— А отец дома? — спросила Ёнок.

— Нет, вышел. В последнее время он целыми днями где-то пропадает. Это просто убивает меня…

Мать и дочь посмотрели друг на друга и вздохнули.

— Рыбаки жалуются, что рис закончился, вот-вот разразится скандал. Что делать-то? Ума не приложу? — поделилась своей заботой Ханщильдэк.

— А что, они присылали к вам кого-то? — спросила Ёнок.

— Да, утром посыльный от них приходил… — не договорила мать.

Служанка принесла пиалу с настоем из трав, поставила ее перед ними и вышла.

На затененную ограду дома села сорока и громко затрещала.

— Желанный гость, что ли, придет?

Сорока взлетела. Ханщильдэк придвинула к себе пиалу с лекарством и разом выпила. Ее волосы растрепались на ветру, лицо осунулось и выражало глубокую усталость.

— Матушка? — обратилась к ней Ёнок.

Ханщильдэк поставила пустую пиалу и, сморщившись, взглянула на дочь.