Пак Кён Ри - Дочери аптекаря Кима

— Говорят, что она — лиса-оборотень, она так околдовала следователей, что те и пальцем шевельнуть не смогли.

— Может ли такое быть?

Болтовню стариков услыхал носильщик, он цинично усмехнулся и добавил:

— Видимо, у нее было чем уговорить японских жандармов, чтоб те отпустили ее ненаказанной. Язык у неё подвешен. Да к тому же еще и красавица.

— Так неужели именно из-за этого ее отпустили?

— Еще бы. Перед красотой женщины никто не устоит.

Неожиданно гудение толпы, похожее на пчелиное жужжание, оборвалось. Из здания жандармерии вышла Ёнсук. Охранники оттеснили толпу, освобождая ей дорогу, но через некоторое время толпа вновь скопилась около крыльца.

— Идет! Идет! — закричали дети.

В дверях появилась Ёнсук, она гордо обвела взглядом окружавшую ее толпу и, высоко подняв голову, выступила вперед.

— Ах, ты змея подколодная! — выругался кто-то из толпы.

Ёнсук тут же остановилась и, показывая всем свои руки, выкрикнула:

— Это я‑то змея? Да что ты знаешь, чтобы обвинять меня?

Толпа невольно отступила назад.

— Думаете, что я вас так всех оставлю? Я не умру до тех пор, пока не отомщу каждому из вас за свое унижение! И костей ваших не пожалею! — шла, огрызаясь, по улице Ёнсук.

Толпа какое-то время следовала за ней по пятам, изрыгая в ее адрес проклятия. Когда Ёнсук достигла Дэбатголя, за ней бежали уже только дети. Ёнсук подобрала с земли камень и бросила в них, но те все равно, дразня и издеваясь, бежали за ней. Женщины, вышедшие на шум из домов, смотрели на них и ворчали между собой.

Ёнсук же продолжала выкрикивать:

— Слушайте все! Я не успокоюсь, пока не отомщу всем своим обидчикам и этой сволочи!

— Гляньте-ка, она и точно не пощадит брата своего мужа.

— Настоящая ведьма! С ней лучше дел не иметь, а то, глядишь, порчу наведет. Страшнее разъяренной тигрицы. Могут ли люди спокойно спать после таких угроз?

Ёнсук вернулась к себе домой. К ней навстречу спешно вышла старуха-служанка. Увидев своего сына Донхуна, игравшего на террасе, она, просверлив его взглядом, нервно выкрикнула:

— Что за напасть на меня?! Все, все в этой проклятой семье обратились против меня!

Испуганный поведением матери, мальчик начал беззвучно всхлипывать. Ёнсук стянула с себя юбку и швырнула ее на пол:

— Эй, старуха! Принеси воды умыться.

Ёнсук долго и тщательно умывалась. Из-за ограды дома послышалась возня, похожая на шум драки, кто-то пытался подглядеть сквозь щели, что делается в ее доме. Когда же, наконец, Ёнсук умылась и вытерла лицо, она заметила десятки глаз, нацеленных на нее из-за ограды:

— Ух, сейчас как повыкалываю вам глазищи-то! — топнула ногой Ёнсук и вошла в комнату.

— Что за зрелище тут устроили? Что надо-то? — выливая за дверь грязную воду, прикрикнула на детвору старуха и проскользнула в комнату вслед за Ёнсук.

Ожидания Ханщильдэк, что все скоро успокоится после освобождения дочери, не оправдались. Гораздо страшнее оказалась не кара закона, а кара неписанных обычаев тех мест.

Приближалась осень. Временами уже дул прохладный ветер. Поспевал урожай. Все чаще и чаще через северные ворота стали проходить люди, направляющиеся к могилам предков, чтобы подготовить их к Чусоку. В это же время закрыл двери своей больницы и покинул Тонён тот самый врач, ставший известным после скандального дела с Ёнсук. Следует сказать, что он был безжалостно выжит из города насмешками и издевательствами окружающих. После всего происшедшего ни один пациент не пришел к нему на прием, и ему не на что стало содержать больницу. После отъезда врача уехал из Тонёна вместе со своей женой и богач Джон Гукджу. В Сеуле была назначена свадьба их сына Хонсопа.

А на опозоренную семью аптекаря Кима навалилось еще одно бесчестье. Ённан ушла от своего мужа Ёнхака и завела новое хозяйство в Мендэ. Родители Ёнхака, которые были не в силах больше контролировать выходки своего сына-наркомана, вознамерившегося продать все семейные владения, разрешили Ённан и Ёнхаку жить врозь. На самом же деле, этим они подтвердили свой окончательный отказ от сына. После того как Ённан стала жить отдельно, она перестала так часто, как раньше, ходить к матери, но ее уже несколько раз видела на рынке Ёнок. Один раз Ённан сидела на земле и с аппетитом грызла кукурузу, другой раз во фруктовой лавке уплетала хурму. Оба раза Ённан была одета, как нищенка, в лохмотья.

— Сестрица, зачем ты так? — стыдясь на людях обращаться к своей сестре, Ёнок тихонько потянула Ённан за рукав.