Андрей Иванов - Обитатели потешного кладбища

Журналисты записывали; представители советской стороны делано зевали (стреляя взглядами из своих шкафчиков); члены различных дружественных Советскому Союзу обществ улыбались; Жанна казалась непроницаемой, только уголок рта вздернут и блеск в глазах, она ни разу ничего не записала, не дождавшись окончания дебатов, они с Надей вышли. Я тоже вышел, наблюдал за тем, как они прогуливались по дорожкам сквера. Они смеялись и смотрели друг на друга изучающе. Две повзрослевшие девушки, две дамы. Прощаясь, подержались за руки. К Тредубовым мы поехали в фургоне Николая. Серж сидел впереди. Мы с Надей сели сзади, новая пассия Шершнева (сонная, полная, сильно надушенная дама) подсела ко мне с другой стороны, и я подумал, что Сержу стоило уступить свое место ей; я собирался вылезти, отправиться на метро или такси, но завелся мотор, мы тронулись, и Наденька громко возмутилась:

– А вы знали, что Жанна Чарская – коммунистка! Это неслыханно!

– Да, – сказал я, – сейчас многие вступают. Ну и что?

– Нет, но как это возможно? Jeanne!.. une communiste!..

Наверняка Надя разозлилась на нее за то, что та видела, как ее немолодой муж уступает в дебатах «советским патриотам».

– Она была в Сопротивлении, – сказал я.

– Одно дело борьба за освобождение Франции, но зачем восхищаться Сталиным?

– Надежда, – повернулся с переднего сиденья Серж, – все гораздо сложнее, чем вы себе представляете. Ее свекор с давних времен член Общества франко-советской дружбы [156]. Выучил русский, переводил каких-то поэтов, чуть ли не Маяковского… Сын тоже увлекся…

– Обстоятельства, Наденька, – примирительно сказал я, – обстоятельства…

– Не пытайтесь ее оправдывать!

– Я всего-то пытаюсь объяснить, как происходит путаница на свете, – кряхтел Серж, – я никого не оправдываю, Надюша, и не особо осуждаю, так как пожил достаточно, чтобы понимать такие вещи. Я видел людей, которые восхищались Муссолини и вступали в фашистскую партию, чтобы бороться с большевиками. Жанна и ее друзья в основном поэты, артисты, музыканты, все они – Сартр-Мальро и так далее – романтики. Да, да, романтики! Они не понимают, кто такой Сталин. Они его называют Галилеем наших дней. Подумать только – Галилей! Но я знаю некоторых, кто одумался… Видите ли, это такая путаница… Ты доверяешь человеку, очаровываешься его взглядами, влюбляешься, разделяешь его судьбу, вот и все…

– Не такие уж они и молодые, – не соглашалась Надя.

– Молодые, молодые, – говорил Серж, – для меня все, кто родился в двадцатом веке, молодые… Ее мужу вот только тридцать стукнуло! Для меня он мальчик.

Touché. Я видел, как изменилось лицо Наденьки. Серж сказал, не подумав, – увлекся, противопоставляя себя Сартру и Мальро, – он и не думал ее обидеть; для него они и правда молодые, а такие, как муж Чарской, почти дети! Тридцать лет, что такое тридцать лет? Он забыл, что Тредубову за сорок. Наденька на эти вещи смотрела иначе. В ее глазах, несомненно, молодой муж выигрывал. Она больше не спорила. Ехали молча.

Наверное, Юрий тоже мучается, уже возникают сомнения и подозрения; может быть, даже чувство вины – за то, что он будто бы воспользовался ситуацией, чтобы овладеть Надей.

Я подумал о Лидочке Боголеповой; вспомнил те гадкие прозвища, которые она давала мне: испорченный старик, старый развратник … Был бы я хоть на пять лет моложе… Наверняка Тамара, все она… Сначала втянула Лидочку в движение Младороссов (Тамара вела какие-то образовательные курсы в женской ячейке), они вместе восхищались Казем-Беком, пели гимны, выкликали речовки, Лидочке нравилось ходить строем, скакать на лошадях, стрелять на полигоне (думаю, ее больше манили мальчики, палатки, посиделки у костра), к середине тридцатых годов ей все это надоело, Тамара постарела, пополнела и, став сильно похожей на Клару Цеткин, увлеклась «Друзьями СССР» [157]; тогда мне удалось на миг образумить Лидию, я увлек ее, Лидия забыла свою усатую матрону, перестала посещать собрания и читать советские газеты, но тут вдруг Тамара вернулась – и не одна: вместе с почетным редактором журнала «Россия сегодня» (Курмалин-Могилев – это триумф Тамары, достижение ее жизни). Нацисты входят в Париж, Тамара и ее муж-коммунист печатают советские листовки! По сравнению с этими героями я был просто жалким трутнем, которого надо было немедленно растоптать, что Арсений Поликарпович в порыве ярости чуть было и не сделал. Черт их возьми, они превратили орнитологическую башню в склад, где прятали этот идиотский журнал (в кучах всякого православно-либерального мусора), за что нацисты могли их всех запросто отправить в печь!