Юрий Додолев - Просто жизнь - Повести и рассказы

Память перебирала прошлое. Перед глазами снова возник теплый майский день, парящий в небе змей, голову сверлила мысль — играла Ольга Ивановна или в квартире было тихо? Казалось: это обязательно надо вспомнить. Выплыло лицо матери. Галинин подумал о ней по-сыновьи тепло и порадовался: «Это хорошо, по-христиански». Убрав с оплывших свечей нагар, раскрыл псалтырь. Вначале читал машинально, не вникая в прочитанное, потом стал находить в каждом псалме глубокий смысл, созвучное своему настроению. Читал до тех пор, пока не устал. Походил по комнате, разминая затекшие ноги, постоял около окна, поцарапал ногтем стекло, подошел к гробу и долго смотрел на усопшую, не хотел думать, но думал, что в его распоряжении всего несколько часов, что утром муж Рассохи вколотит в крышку гвозди и от Лизы останется только холмик с крестом и его воспоминания, очень мучительные, потому что он — да, да, он! — виноват в том, что она умерла, и никто не докажет ему другое. Наклонившись, он поцеловал Лизу в хладные уста, негромко сказал:

— «Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе!»

Ночь была тихой, как и предшествовавший ей день, и Галинин вдруг подумал, что Лиза конечно же отошла с богом в сердце, с его именем на устах, что такой день и такую ночь на землю послали ангелы, что природа тоже оплакивает ее.

«Как могут они улыбаться, шутить?» — досадовал Ветлугин, хмуро поглядывая на оживленных учителей. Он решил во что бы то ни стало пойти на похороны, хотел отпроситься и теперь ждал, когда освободится Василий Иванович, что-то объяснявший преподавателю географии.

До начала уроков оставалось десять минут. Учителя переговаривались, листали классные журналы; Анна Григорьевна расслабленно сидела на диване — ей давно полагалось быть в декретном отпуске, но она продолжала работать, хотя муж и сердился; Валентина Петровна хлопала белесыми ресничками; Лариса Сергеевна о чем-то напряженно думала.

Как только директор двинулся к двери, Ветлугин обратился к нему с просьбой освободить его от уроков.

— В райцентр собрались? — миролюбиво спросил Василий Иванович. Хотя москвич и оскорбил его, он делал вид — ничего не произошло, с облегчением думал: «Хорошо, что это было без свидетелей».

Ветлугин мог бы сказать «да», и директор сразу бы отпустил его: по воскресеньям магазины в райцентре не работали, а учителям надо было и обновки справить, и купить то, что никогда не привозили в сельмаг. Но Ветлугин не стал лгать — сказал громко и с вызовом:

— Отец Никодим сегодня жену хоронит!

В учительской наступила тревожная тишина. Было слышно, как шалят ребята, что-то кричат, смеются.

— Я тоже хочу пойти! — неожиданно сказала Лариса Сергеевна.

— Та-ак, — выдавил Василий Иванович. — Может быть, по случаю этих похорон траур объявим и всех учеников по домам распустим?

— Это ваша забота, — сухо сказал Ветлугин. — Что касается меня, то я обязательно пойду на кладбище.

— Как вы можете так говорить? — Василий Иванович не терял надежды отговорить учителя.

— Могу! — Ветлугин побледнел. — Я, между прочим, с этим попом на передовой был — не то что некоторые.

— Тихо-тихо, — пробормотала Анна Григорьевна.

Валентина Петровна испуганно таращилась, Лариса Сергеевна смотрела на директора с откровенной враждебностью. Он вдруг успокоился, щелкнул крышкой часов.

— Поторапливайтесь, товарищи! Полторы минуты осталось.

— Вы не ответили, — напомнил Ветлугин, все еще дрожа от негодования.

— Не разрешаю! — бросил Василий Иванович.

Лариса Сергеевна немедленно выложила на стол больничный лист.

— Ко мне это не относится!

— Отпусти их, — обратилась к мужу Анна Григорьевна. — У нее, — она кивнула на Ларису Сергеевну, — сам видишь, бюллетень, а Алексея Николаевича я подменю — второй и третий уроки у меня «окна».

— Пусть идут, пусть! Для них школа — пустое место! — В голосе Василия Ивановича была горечь…

Ветлугин был растроган поступком Ларисы Сергеевны, сердце переполнялось благодарностью к ней, и, пока они шли, он все время порывался сказать ей что-нибудь приятное, и не просто приятное, а очень приятное, что в свою очередь, должно было вызвать ответные слова, тоже ласковые и хорошие.

Похолодание, которое предрекали все, так и не наступило. Солнце набирало и набирало силу, растапливало остатки снега, притулившегося в канавах и на обочинах. Вешние воды, обильные и стремительные, омывали каждый камушек, каждый бугорок, уносили все лишнее и ненужное в разлившуюся речку, которую теперь можно было смело назвать полноводной рекой — такой широкой стала она. Из воды торчали верхушки кустов и молодые деревца; несколько больших полузатопленных елок темнели на водной глади словно маленькие шалашики, и Ветлугин с грустью подумал, что Лариса Сергеевна, наверное, никогда не скажет ему: «С милым рай в шалаше». Он пригласил ее в дом, но она отрицательно покачала головой, и тогда Ветлугин сказал, что ждать, возможно, придется долго. Она ничего не ответила и на этот раз, подняла воротник пальто. Ветлугин решил, что ей, должно быть, холодно: утро только начиналось, а пальто было легкое — тонкий драп да подкладка. Лариса Сергеевна даже платок не накинула, коса чуть расплелась, каштановая прядь налезла на лоб.