Юрий Додолев - Просто жизнь - Повести и рассказы

— Очнись! — услышал он голос жены.

Было уже спокойно, мирно. Ребятишки постарше собирали на стол. Малыши с исполосованными слезами личиками деловито раскладывали на полу самодельные кубики, дудели и пыхтели, изображая автомобили. Над тазом с облупившейся эмалью умывался Колька: плескал на лицо, старательно тер шею, довольно пофыркивал. Тимофей Тимофеевич посмотрел на него, одобрительно улыбнулся: «Тощий, но крепкий — вон как мускулы по спине ходят, и лапы словно у взрослого мужика». Жена шуровала ухватом. Запахло щами. В другом чугуне была картошка — крупная, с лопнувшей кожурой. Поймав виноватый взгляд мужа, Рассоха обидчиво поджала губы, потопталась и вдруг юркнула в гридню. Вернулась с четвертинкой. Тимофей Тимофеевич обрадованно привстал.

— Одну стопку налью! — визгливо сказала Рассоха. Она досадовала на себя: сколько раз давала слово не потакать, но не получалось.

На большее Тимофей Тимофеевич не рассчитывал. Выпил, похлебал горячих щей, и жизнь ему такой распрекрасной показалась, что он и понять не мог, отчего только что роптал на нее.

Питались Рассохи изо дня в день одним и тем же, но лопали всегда с охотой. Соленые огурчики, кислая капустка — все это было свое, с огорода. Покропить бы ту самую капустку подсолнечным маслицем — за уши не оттянешь. Но с подсолнечным маслом плоховато было — только один раз в сельмаг привозили. Поторговала продавщица часа два и объявила: «Кончилось!» Сливочного масла в сельмаге не было. Зачем оно, когда в каждом дворе своя буренушка? Но Рассоха масло не сбивала и творожок делала редко — только по большим праздникам. Все молоко ребятишки еще парным выпивали: в одной руке кружка, в другой — ломоть. Да к тому же еще кашку приходится варить последышу и той девчушке, что в позапрошлом году народилась. В сельмаге на полках только маргарин лежал. Рассоха его не покупала: церковный староста рассказывал, что в этот самый маргарин китовый жир кладут. Придя в сельмаг, косилась на аккуратные пачки, мысленно отплевывалась…

Тимофей Тимофеевич сгреб со стола картофельную шелуху, стряхнул в миску, сытно рыгнул, повернулся к Кольке:

— Мать велела снег от избы отгресть. Вдвоем быстро управимся.

— Сегодня не могу, — сказал Колька.

— Почему? Кино вроде бы не привозили, и танцев нет — афишка старая висит, сам видел.

— Свиданка у него, — предположила мать.

Колька опустил глаза.

— Поругались? — обрадовалась Рассоха и уверенно добавила: — Поругались!

— С кем не бывает, — пробасил Тимофей Тимофеевич. — Мы, помню, каждый день цапались. Да и сейчас то же самое.

— Нашел чем похваляться! — Рассоха начала с грохотом собирать миски. — Коляня все сам видит.

Родители посмотрели на сына. Втайне они надеялись, что Колька рассудит их, скажет, кто виноват больше. Но он ничего не сказал, и они обрадовались — каждый из них чувствовал за собой грешок.

Отослав в горницу вертевшихся под ногами ребятишек, Рассоха льстиво улыбнулась сыну.

— Признался бы, Коляня, кто она, твоя краля?

Все в селе, кроме Колькиных родителей, знали или, на худой конец, догадывались, кто приворожил его, но они, отец и мать, до сих пор пребывали в счастливом неведении: Тимофей Тимофеевич чаще, чем о сыне, думал о водке, а Рассоха не больно-то жаловала доносчиц.

Слухи об этом «романе» докатились и до школы. Василий Иванович посматривал на Валентину Петровну с явным неодобрением и все решал про себя — поговорить с ней прямо сейчас или дождаться новых сведений. Лично он не очень-то верил, что такое может случиться, но услужливые люди уверяли — факты точные. Директору хотелось убедиться самому, что учительница и бывший ученик развели амуры, но увидеть их вместе ему никак не удавалось, и он со дня на день откладывал серьезный разговор.

Валентина Петровна действительно нравилась Кольке, казалась ему красивой, намного красивей Ларисы Сергеевны, которая, по его мнению, уж слишком понимала о себе. Полненькая учительница была проще, но Колька не осознавал этого, хотя именно непритязательность Валентины Петровны, стремление во что бы то ни стало устроить свою личную жизнь интуитивно угадывались им, делали его настойчивым, смелым.

Колька, несомненно, был способным парнем. Еще в первом классе он пристрастился к книгам, читал с упоением, с восторгом, и его мать — Рассохе надо отдать должное — быстрее всех почувствовала в сыне «божью искру» и поэтому очень хотела, чтобы он продолжал учиться.

За полгода Кольке довелось поговорить с Валентиной Петровной всего несколько раз. Учительница убедилась, что он умный и очень начитанный. В душе она изменила к нему отношение, но продолжала соблюдать дистанцию.