Юрий Додолев - Просто жизнь - Повести и рассказы

«Дура!» — чуть не выкрикнул Ветлугин и сказал, что обязательно расскажет на уроке про Полину Виардо.

Ребята слушали его с открытыми ртами, но в «зачетке» Ветлугину было поставлено всего-навсего «удовлетворительно». Ветлугин понял: «С ханжеством надо бороться. Бороться всегда и везде».

В отличие от многих своих сокурсников, после получения диплома возомнивших о себе, он чувствовал: работа в сельской школе лишь первый шаг. Сто пятьдесят шесть книг были каплей в огромном книжном море. За войну душа Ветлугина очерствела; то хорошее, светлое, чему учила мать, частично осталось на фронтовых дорогах, в окопах, в госпитале. Фронт научил его категоричности суждений, в словах и поступках появилась резкость. Четыре года учебы в институте навели на бывшего фронтовика глянец, только приоткрыли тот мир, в котором ему предстояло жить и трудиться. Ветлугин многого не понимал, не умел. И теперь ему предстояло открыть неоткрытое, узнать неузнанное. Он ощущал: по-настоящему учит не институт, а жизнь. И Алексей Николаевич Ветлугин готовился утвердиться в ней.

Лег он поздно. Долго ворочался. Сено свалялось, тело ощущало твердь досок. Ветлугин встал, взбил тюфяк. Было слышно, как Галина Тарасовна успокаивает проснувшегося малыша.

Вчера она принесла керосин. Проверяя тяжесть бидона, приподнимала его, благодарно улыбалась Ветлугину, безостановочно повторяла:

— Теперь надолго хватит.

Вчера же обещали привезти дрова. Галина Тарасовна то и дело выбегала на крыльцо, смотрела в ту сторону, откуда должна была появиться полуторка. Вечером объявила:

— Наверное, другие учителя перехватили. Шоферу все одно куда руль крутить.

— Днем позже, днем раньше — какая разница, — сказал Ветлугин: дрова, керосин — это совсем не волновало его.

Хозяйка не согласилась:

— Пока погода стоит, дрова просушить надо. Каждый день дорог: скоро дожди начнутся, а там и снег.

Дрова привезли ночью. Узкоглазый шофер хмуро объяснил, что посреди дороги лопнул баллон.

— Заплат на этих баллонах — не пересчитать, — пожаловался он. — И покрышки лысые.

Все еще сказывались последствия войны — не хватало продуктов, самых необходимых промышленных товаров, кое-где были перебои с хлебом. Когда в село прибывал автофургон, к сельмагу устремлялись женщины в надежде купить сахар, манку, рис, подсолнечное масло, одним словом, то, что невозможно было достать в тайге или вырастить на приусадебном участке. Чаще всего женщины возвращались домой с пустыми кошелками: автофургон доставлял в село очередной мешок соли, вино, табак, плавленые сырки и консервированные овощи, на которые местные жители не глядели. Если же привозили сахар, рис, колбасу или что-нибудь другое, очень необходимое и очень вкусное, то около сельмага выстраивалась длинная-предлинная очередь. Те покупатели, кто был в конце, кричали продавщице, чтобы отпускала в одни руки понемногу, а те, кто стоял близ прилавка, норовили купить и сахара, и крупы впрок. Зато водка и спирт в бутылках с черными этикетками в сельмаге не переводились. Промышленные товары — ситец, сатин, сапоги — тоже раскупались быстро. На прилавках лежали пуговицы, гребенки, ленточки и прочая мелкая галантерея.

— Два года назад и этого не было, — утверждала Галина Тарасовна. — Авось доживем до тех пор, когда все будет.

Ветлугин был призван в армию в 1943 году, когда даже в московских магазинах — и продуктовых, и промтоварных — полки были пусты. Вспоминая то время, он думал: «Жизнь улучшается. Медленно, но улучшается…»

Он помог хозяйке выгрузить дрова, пообещал на досуге распилить и расколоть их.

— Без вас управлюсь! — сказала Галина Тарасовна и, застыдившись, объяснила, что у нее ухажер появился — вдовый и одинокий, сватает, но она пока ничего не решила.

Чувствовалось, ей приятно осознавать, что она кому-то нужна.

Она разбудила его, как и обещала, в шесть. Село уже проснулось: над избами висели дымы, повизгивали поросята, кудахтали куры; гуси, вытянувшись в цепочку, важно шествовали к речке; плавно ступая, чтобы не расплескать воду, шли женщины с коромыслами на плечах. Над речкой висела легкая мгла, и все, что было за ней — тайга, сопки, пожня, — казалось плохо напечатанными снимками. Солнце уже взошло, но оно не в силах было пробить плотную стену вековой тайги: лишь тонкие, будто стрелы, полоски проникали в щели между деревьями, ложились блекло-оранжевыми пятнами на стены изб. Небо с каждой минутой голубело все больше, в неостывшем воздухе клубились рои кусачих мошек, от которых ночью не было спасенья, поникшая трава и цветы выпрямлялись, ласточки носились высоко-высоко. Все это снова предвещало жаркий день.