Юрий Додолев - Просто жизнь - Повести и рассказы

— Иногда.

— Теперь до самой смерти так будет. У меня до сих пор культя ноет, особенно к перемене погоды.

Из комнаты Надежды Васильевны высунулся какой-то мужчина. Разглядеть его в темноте было трудно, но мне показалось: он крепок, мордаст.

— Кто-о пришел? — томно пропела Манина мать.

Я машинально отметил, что раньше она разговаривала по-другому.

— Закрой дверь с обратной стороны! — не глядя на мужчину, потребовал Оглоблин.

Мужчина демонстративно распахнул дверь настежь. В прихожей сразу стало светло — в комнате Петровых были включены все лампочки, даже та, которая освещала рабочее место Парамона Парамоновича. За обеденным столом, накрытым накрахмаленной скатертью, сидели гости — дебелая женщина с тяжелыми серьгами в ушах, с ожерельем и наголо выбритый мужчина в кителе без погон. Второй мужчина — он действительно оказался крепким, мордастым — нагловато смотрел на Родиона Трифоновича. Был он лет двадцати пяти, в хорошем пиджаке, в белой рубахе с расстегнутым воротом и расслабленным узлом на галстуке, в хромовых сапогах гармошкой. На тугощеком лице выделялись синие-пресиние глаза — я никогда не видал такие.

— Закрой дверь, — повторил Оглоблин.

— Зачем? — нахально спросил мужчина.

У Родиона Трифоновича дернулось веко. Ухмыльнувшись, мужчина шагнул к нему, и я увидел — хромает. Назревал скандал. Я посоветовал мужчине уйти. Он медленно перевел взгляд на меня, но сказать ничего не успел — в прихожую впорхнула Надежда Васильевна в шелковом халате с широкими рукавами.

— В военной одежде ты совсем другим стал.

Я поздоровался. Милостиво кивнув мне, Надежда Васильевна сказала мужчине:

— Это, Толик, Манин кавалер. Помнишь, я тебе рассказывала про него?

— Будущий родственничек, выходит? — Толик сделал гостеприимный жест. — Выпей с нами. Мы сегодня маленький сабантуйчик устроили по случаю дня моего рождения.

— В другой раз, — сухо сказал я.

На лице Толика появилось недоумение: от дармовой выпивки отказывается, вот чудак.

— Надолго приехал? — Надежда Васильевна принужденно улыбнулась мне.

— Четыре дня осталось.

— Зайди, если время будет. О Мане поговорить надо.

— Хорошо.

Толик и Надежда Васильевна удалились. В прихожей снова стало темновато: в комнате Родиона Трифоновича горела лишь настольная лампа под оранжевым выцветшим абажуром.

— Понял? — пробормотал он, когда мы сели: Оглоблин на кровати, я на единственном стуле; кроме этого стула и узкой кровати в комнате были стол, одностворчатый платяной шкаф, две табуретки, тумбочка, на стене висело несколько фотографий в дешевых рамках и большая картина, изображавшая пощипывавшего траву вороного жеребца.

— Загуляла?

— Парамон еще сгнить не успел, а она, сучья душа, уже с другим спуталась.

— Кто он?

— Похваляется, на фронте был, там, мол, и покалечил ногу. А мне сдается: с рождения хромает или, может, какая-нибудь беда в детстве случилась, как у Прохоровны было. Где и кем работает, не понять: то одно скажет, то другое. Она с ним в кино познакомилась, — сам слышал, как обо всем, что было, Сорокиной докладывала. Заметил, какие глаза у него? Да и сам в теле и лицом чист. Бабы на все это падки. Даже Анна Федоровна головой покрутила и языком поцокала, когда увидела его. Помяни мое слово, обдерет он ее как липку — и только пятки сверкнут. Если бы она молоденькая была, то я, наверное, не думал бы так. Сам посуди, ей уже сорок, а ему, если не врет, всего двадцать пять. Увидел, что она богатая и ума мало, и вцепился как клещ. От радости, что такому красавчику приглянулась, совсем голову потеряла: каждый раз что-нибудь дарит ему и распродает налево и направо то, что с Парамоном нажила. Попробовал ей глаза раскрыть, но она даже слушать не стала. Ему пожаловалась. Теперь он как сыч на меня смотрит и все подкузьмить норовит. Хотел врезать ему промеж глаз, но решил повременить. Парамона, конечно, не воротишь, однако, по моему разумению, вдовью честь соблюдать надо. Если бы она после войны шуры-муры начала и с подходящим ей по возрасту человеком, то я бы ни словечка не сказал.

Я слушал Оглоблина и вспоминал предсказание Парамона Парамоновича. Как только Родион Трифонович смолк, пробормотал:

— Интересно, продала она его инструменты или нет.

— Какая тебе разница? — вяло откликнулся Оглоблин.

В госпитале я дал себе слово никому, даже бабушке, не рассказывать про Парамона Парамоновича. Теперь же подумал: «Родиону Трифоновичу можно довериться».