Юрий Додолев - Просто жизнь - Повести и рассказы

Наступил октябрь. Во дворе осталось совсем немного людей — продолжалась эвакуация. Сводки Совинформбюро становились все тревожнее. Но и без сводок было ясно, что немцы уже близко: на окраинах Москвы возводились укрепления, на улицах часто встречались патрули — красноармейцы с примкнутыми штыками. Вот уже несколько дней я и бабушка вечером сидели в потемках — отключили электричество. Матери не было: она работала в госпитале под Москвой. Никто не говорил про это вслух, но у меня, как, вероятно, и у некоторых других москвичей, иногда мелькала мысль, что немцы могут захватить наш город, как они уже захватывали много-много городов, считавшихся до недавних пор глубоким тылом. Исчезли улыбки, москвичи перестали смеяться и петь, а если и пели, то только грустные песни, от которых усиливалась тоска и к горлу подступал ком.

Я должен был заступить на работу в ночь. Впереди был целый день. Я сидел с раскрытой книгой около окна, но читать не мог — сосредоточиться мешала внезапно возникшая в душе тревога. Бабушка спала, накрывшись несколькими одеялами. Неделю назад она простыла — чихала, кашляла, поднялась температура. Я хотел вызвать врача, но бабушка сказала: «Сама вылечусь». Сделала себе какой-то отвар, пила чай с малиновым вареньем, сваренным еще в прошлом году. Вчера ей стало лучше, но она была пока очень слаба.

Увидев в окно бредущего от ворот Леньку в замасленной телогрейке, я удивился: до обеденного перерыва было часа три. Накинув пальто, выбежал во двор.

— Электроэнергии нет, — сказал Ленька. — Начальник нашего цеха даже охрип, пока по телефону с какими-то начальниками разговаривал. Потом выслушал указание, выругался и отослал нас домой.

— Неужели ты думаешь…

— Ничего я не думаю! — перебил меня Ленька и добавил: — Надо вещички собрать и от радио не отходить.

Оставшись один, я осмотрелся. Двор показался пустым, вымершим. Захотелось броситься домой, запихнуть в чемодан самое необходимое и… Но разве я мог оставить бабушку!

— Шариками крутишь? — вдруг услышал я голос Родиона Трифоновича.

— Карбюраторный встал, — пробормотал я.

Оглоблин кивнул.

— У нас тоже электроэнергии нет. Мои бабы вой подняли, когда я велел им разойтись.

Я судорожно сглотнул.

— Присядем. — Родион Трифонович показал взглядом на бревна.

Прошла минута, вторая, третья — Оглоблин молчал. Я подумал, что бабушка, наверное, уже проснулась и, не слыша меня, тревожится, посмотрел на Родиона Трифоновича. Раньше это не бросалось в глаза, а теперь я внезапно увидел, как осунулся он. Черты его лица стали резче: выпирали скулы, обтянутые сухой кожей в бритвенных порезах, свежих и покрывшихся корочкой, нос казался крупнее, чем был, появилось много морщин, особенно на лбу. Нетрудно было представить, что передумал он за последние три месяца, нетрудно было понять, что происходит в его душе.

— Не пропустят их, — глухо сказал Оглоблин. — Не должны пропустить! А если… — Он смолк, поломал брови. — Забаррикадируюсь в своем кабинете и буду отстреливаться. Последний патрон — в висок. Наган в служебном сейфе лежит, и патроны там же. Целую пригоршню достал. — Родион Трифонович обвел глазами двор, помотал головой, как это делают, стряхивая сонную одурь или остатки хмеля. — После гражданской войны даже мыслишки не было, что такое может произойти. Помнишь, я тебе про своего знакомца рассказывал, который полком командовал, а потом генералом стал? Полтора месяца назад он армейский корпус принял. Теперь отстранен, может быть, под трибунал попадет. Во время гражданской войны он лихо наш полк в бой водил. Хороший был командир — отважный, толковый, справедливый. Академию кончил. На маневрах его бригада, а потом и дивизия самые высокие оценки получала. Перед отъездом на фронт он позвонил мне, и мы свиделись. Мой знакомец не бахвалился, не говорил, что его красноармейцы немцев шапками закидают, но уверенность твердая была — не отступит. Хотел узнать, что и как получилось, но он после возвращения только раз к телефону подошел. Теперь его жена в трубку хлюпает и бормочет — следствие идет. Вот, брат, какие дела-делишки.

— Техника у немцев очень сильная, — сказал я.

— А мы куда глядели? — Родион Трифонович повысил голос. — Я же тебе объяснял: сам на маневрах был, собственными глазами видел. Танки и танкетки шпарили, аж пыль вилась. Почти все пушки на шинах были. Красноармейцы в атаку шли — глаз не оторвешь. На поверку все не так оказалось: броня хлипкая, вооружение — одни пулеметы да легкие пушечки, и горят эти танки, как канистры с бензином. Ты как хочешь думай, а я считаю — вредительство было. В песнях пели: «Своей земли вершка не отдадим», а немцы уже под Москвой… Сам-то что будешь делать, если…