Юрий Додолев - Просто жизнь - Повести и рассказы

Никто ничего не видел и никто ничего не узнал бы, если бы через несколько минут после возвращения Родиона Трифоновича — он снова расположился вместе с Никольским на бревнах — не выбежала бы Анна Федоровна и не начала бы истошно голосить. Задирая подол платья и вращая глазами, она рассказывала всем о том, что совершил Родион Трифонович.

— Неужели и вправду высек? — тихо спросил Никольский.

Оглоблин кивнул.

Жильцы отнеслись к этому событию по-разному. Одни говорили: «Так ей и надо», другие возмущались, вполголоса называли Родиона Трифоновича хулиганом.

— Милицию надо вызвать! — воскликнула Надежда Васильевна. Она вышла в халате, в домашних тапочках с меховой отделкой. — И жалобу подать. Вот придет Парамон Парамонович и напишет. — Увидев бредущего к дому мужа, ринулась к нему, стала что-то объяснять.

— Влетит тебе, — сказал Оглоблину Валентин Гаврилович.

Родион Трифонович помолчал.

— По-хорошему предупредил, а она…

Опасливо покосившись на него, Парамон Парамонович помотал головой. Надежда Васильевна принялась переубеждать мужа. Я посмотрел на Маню. Наши взгляды встретились, и я вдруг понял, что она одобряет Родиона Трифоновича.

Ничего не добившись от мужа, Надежда Васильевна вернулась к людям, окружившим плотным кольцом Анну Федоровну. Леньки во дворе не было. Николай Иванович, с виду совершенно трезвый, подойдя к Оглоблину, воинственно спросил:

— Кто тебе право дал мою супружницу учить?

— Отстань, — сказал Родион Трифонович.

Покосившись на людей, Ленькин отец стукнул себя кулаком в грудь.

— Я бы сам, раз такое дело!

Оглоблин усмехнулся. Николай Иванович намотал на палец и легонько дернул прядь — это он проделывал всегда, когда волновался, нашел взглядом жену.

— Скажи ему, Нюр, учил я тебя или нет?

— Учил, Коль, обязательно учил, — подтвердила Анна Федоровна.

Николай Иванович выпятил грудь. Анна Федоровна поспешно добавила:

— А в прошлый раз он меня сукой обозвал.

Я отлично помнил: в прошлый раз Оглоблин сказал «сучья твоя душа».

Николай Иванович потешно всплеснул руками.

— За такие слова… Знаешь, что полагается за такие слова?

— Ну-ка объясни.

Николай Иванович икнул. Чувствовалось: воинственность в нем угасает. Анна Федоровна крикнула Оглоблину:

— За все ответишь! По судам затаскаю!

— Валяй, валяй, — вяло откликнулся Родион Трифонович.

Кто-то позвал милиционера. Уважительно поглядывая на орден Родиона Трифоновича, он называл его товарищем, Анне Федоровне строго говорил «гражданочка». Порасспросив жильцов, милиционер, кидая на Оглоблина виноватые взгляды, объяснил Ленькиной матери, что она может обратиться в суд. И твердо добавил:

— За истязание малолетнего тоже привлечь могут!

Анна Федоровна удивленно поморгала…

Когда я вошел, бабушка раскладывала пасьянс. Очки с металлическими дужками держались на кончике носа. Не отрывая глаз от карт, спросила:

— Что за шум был? Выглянула в окно — Сорокина возмущается, а что кричала — не разобрала. (Бабушка была туговата на ухо.)

Я чуть выждал и объявил:

— Родион Трифонович высек ее.

— Не может быть! — Бабушка успела подхватить очки.

Я рассказал все, что видел и слышал.

Она водрузила очки на прежнее место, внимательно посмотрела на меня поверх стекол.

— Ничего не присочинил?

— Ни-че-го!

— Ну и ну, — сказала бабушка и рассмеялась.

Я не помню, что было на другой день, через неделю, через месяц, через год. Выдумывать не хочется. В памяти остались, словно высвеченные лучом прожектора, лишь отдельные события, случаи, эпизоды. Но еще один день стоит перед глазами наряду с тем днем, о котором я уже рассказал. Прежде чем приступить к хронике этого дня, я должен сообщить о всех запечатлевшихся в памяти событиях, случаях, эпизодах.

Сперва о Мане. Похвастать мне нечем. Мы стали друзьями, но отнюдь не такими, какими рисовало наши взаимоотношения мое воображение. Маня ничем не выделяла меня, относилась ко мне так же, как и к Леньке, иногда чуть лучше, иногда чуть хуже, однако без эмоций, без томных улыбок, без обещаний, без всего того, чего хотело мое сердце. Но в кино я ходил с ней все же чаще, чем Ленька. У него никогда не было денег, а бабушка раз в неделю давала мне рубль. Мы смотрели фильмы в «Авангарде» или в «Первом детском». В «Авангарде», бывшей церкви, даже в жарынь было прохладно, а вот пахло там неприятно — не то плесенью, не то еще чем-то, очень нехорошим. Но я не обращал внимания на запах, иногда не понимал, что происходит на экране — рядом была Маня. «Первый детский» казался мне самым шикарным кинотеатром, намного шикарнее расположенного поблизости от него «Ударника». Теперь «Авангарда» нет — снесли. А в «Первом детском» на Берсеньевской набережной размещается Театр эстрады.