Юрий Додолев - Просто жизнь - Повести и рассказы

Я был эмоциональнее Леньки, и, наверное, поэтому мое чувство к Мане в скором времени перестало быть тайной. Глядя на нее, бабушка с едва уловимым сомнением говорила: «Славная девочка» — и переводила взгляд на меня, словно стремилась найти какой-то ответ на моем лице. Я мучительно краснел. Усмехнувшись, бабушка проводила рукой по моим волосам. Надежда Васильевна теперь симпатизировала мне: часто подзывала к себе, расспрашивала о матери, бабушке, о моих планах на будущее.

— Неприступна твоя бабушка, неприступна, — вкрадчиво говорила Надежда Васильевна. — Кивнет головой и — мимо. А мне иной раз так хочется отвести душу. Совсем мало на нашем дворе культурных людей.

Манина мать не уточняла, кто они, культурные люди, но я мог дать голову на отсечение, что себя она причисляет к этой категории. Развивая свою мысль, Надежда Васильевна продолжала:

— Я ведь тоже не из простой семьи. Мой папаша конторщиком был, а матушка, как и водится, домашнее хозяйство вела. Мы богато жили, как и твоя бабушка.

Напоминание об этом причиняло мне боль. Я стыдился, что когда-то моя бабушка была буржуйкой, держала прислугу. Стараясь не выдать себя, с гордостью объявлял, что мой отец сам выбился в люди.

— Слышала, слышала, — кивала Надежда Васильевна и добавляла, что помнит моего отца. — Он с твоей мамой отдельно от бабушки жил. Ты тут, они там. Твой отец сюда редко приходил. Он, — она устремляла на меня пытливый взгляд, — вроде бы не ладил с бабушкой?

Так, по-видимому, и было. В отличие от матери, вспоминавшей отца с добротой в глазах, бережно хранившей его письма, бабушка отзывалась о нем с прохладцей в голосе. Я никогда не спрашивал у нее, каким был мой отец, потому что помнил его сам — он скоропостижно скончался семь лет назад.

— Замуж надо твоей маме, — часто говорила Надежда Васильевна. — С образованием, интересная, всего один ребенок — чего же еще?

Если во время бесед с Надеждой Васильевной появлялась Маня, меня приглашали в комнату. Чувствовал я там себя неуютно. Все было новенькое, все блестело, сверкало. Боясь что-нибудь опрокинуть или разбить, я сидел как парализованный. Надежда Васильевна не замечала этого, а Маня подбадривала меня взглядом. Парамон Парамонович — так бывало по вечерам и в выходные дни — горбился над своим столиком и, казалось, ничего не видел и не слышал. Во дворе или на улице он иногда отвечал на мое приветствие, а чаще, даже не кивнув, проходил мимо.

Самым трагическим событием на дворе было самоубийство Николая Ивановича, точнее, попытка наложить на себя руки. Спас его Родион Трифонович. Услышав стук отброшенной табуретки и хрипы, он вышиб плечом дверь, перерезал веревку и, держа Ленькиного отца под мышкой, словно куль, вынес его на свежий воздух, уложил на траву, принялся растирать грудь. Анна Федоровна в это время была в магазине, Ленька колол дрова, мелкота возилась, распустив сопли, неподалеку от дома. Двор тотчас наполнился людьми, но подойти близко никто не решался: на шее Николая Ивановича темнела веревочная петля и лицо было синеватым.

— Преставился, — сказала Надежда Васильевна: она всегда выбегала во двор, когда дрались, скандалили или происходило еще что-нибудь.

Мелкота подняла такой рев, что стало больно в ушах. Ленька — он тоже примчался — позеленел. Маня храбро подошла к Оглоблину.

— Помочь?

— Искусственное дыхание умеешь делать?

— Попробую.

— Давай!

— С ума сошла, — пробормотала Надежда Васильевна, но не окликнула дочь.

Я и раньше замечал: она никогда не бранит Маню, не прекословит ей, иногда казалось — побаивается. Да и сама Маня вела себя с матерью независимо.

Старухи и прочий люд переглядывались, давали вполголоса советы, подчас противоречивые: мелкота ревела во всю мощь своих глоток; Ленька беспомощно топтался около Родиона Трифоновича и Мани. Оглоблин приложился ухом к груди Николая Ивановича. Пока он слушал, все молчали.

— Живой! — объявил Родион Трифонович и велел Леньке — одна нога тут, другая там — вызвать «скорую».

Ближайший телефон-автомат был в продмаге, где покупали съестное все обитатели нашего двора; только бабушка предпочитала другие магазины, чаще всего ездила на Арбат в диетический.

Ленька припустил так, что чуть не сшиб в воротах Анну Федоровну. Услышав рев сыновей и увидев столпившихся во дворе людей, она ринулась к ним, перекладывая из руки в руку тяжелую сумку. Все расступились. Ошалело посмотрев на распластанного на траве мужа, она бросила сумку — выкатился кочан капусты и несколько картофелин — и принялась голосить.