Юрий Додолев - Просто жизнь - Повести и рассказы

— Очухается, — проворчал Родион Трифонович и снял с шеи веревку.

Анна Федоровна сразу успокоилась.

Через полчаса приехала «скорая». Ленькиного отца увезли в психиатрическую больницу.

Вышел он оттуда в феврале. За это время Анна Федоровна сильно изменилась: поседела, похудела еще больше, не скандалила, как раньше, устроилась на работу. Вначале она была дворником на соседнем дворе, потом, когда скончался от разрыва сердца наш дворник, стала разбрасывать снег, сгребать листья, поливать тротуар и мостовую перед нашими воротами.

Ленька, пока не было отца, поступил в ремесленное училище: ходил в черных брюках, в такой же рубахе, в фуражке с блестящими, скрещенными над козырьком молоточками. Он учился на токаря, был очень доволен. Виделся я теперь с ним лишь по воскресеньям. Сидя на бревнах, Ленька посасывал, неумело выпуская дым, папироску-гвоздик и бренчал, запустив руку в карман, мелочью. Анна Федоровна косилась на него, но вслух ничего не говорила: Ленька был на полном государственном обеспечении, приносил кое-какие деньги домой — с этим приходилось считаться. Родион Трифонович называл его рабочим человеком, расспрашивал, как кормят и чему учат в ремеслухе. Никольский с неохотой признавал, что для Леньки ремесленное училище единственный выход. Рассердившись на меня, бабушка говорила: «Тебя тоже надо отдать туда!» Первое время я думал, что она так и поступит, вскоре понял — пугает.

Поскольку у Леньки теперь водились деньжата, и побольше, чем у меня, он приглашал Маню в кино, но она, как доверительно сообщила мне Надежда Васильевна, сходила с ним всего разочек, потом стала ссылаться на плохое настроение или на дела. Это радовало меня.

После больницы Николай Иванович долго бюллетенил, но не сидел дома сложа руки — помогал жене разгребать снег, скалывал с тротуара лед. Иногда он вызывался сбегать в магазин или в булочную, но Анна Федоровна никуда его не отпускала от себя.

Ленька рассказал мне, что отец выпрашивал у него трояк. Вначале Ленька хотел дать, потом спохватился. Сейчас отец сердится, сидит в комнате как сыч: не ест, не пьет и ни с кем не разговаривает; он, Ленька, хочет вызвать врача, а мать против: боится — залечат.

— А если отец снова напьется? — спросил я.

Ленька подумал.

— Мать всех обошла, кто раньше ему подносил, слезно просила не угощать и в долг не давать.

И все-таки через несколько дней я увидел Николая Ивановича веселеньким.

Была весна. Снег стаял, но еще не подсохло. На бревнах судачили старухи, рассказывали о своих хворях, радовались солнцу, предсказывали урожайный год. Увидев Николая Ивановича, смолкли. Проводив его долгими взглядами, стали ожидать «представления». На этот раз «представления» не было: Анна Федоровна не бранила и не колотила мужа — молча впустила в дом. Старухи переглянулись.

Спустя две недели Надежда Васильевна сообщила мне, что теперь Анна Федоровна сама покупает мужу четвертинку. «Представления» прекратились. Это огорчило не только старух, но и Манину мать: она жаловалась на скуку, чаще подзывала меня к окну — расспрашивала о том, что говорят на кухне наши соседи, что делает, сготовив обед, бабушка. Сплетнями я не интересовался, бабушка же в свободное время или читала, или раскладывала пасьянс.

— Вчера вечером ходила куда-то, — уличала меня Надежда Васильевна. — В новой шляпке была, с коричневым ридикюльчиком.

Бабушка любила театр, часто ходила в Большой, в Малый, в МХАТ. В молодости она слушала Карузо, Шаляпина, Собинова. На вечерние спектакли бабушка ходила или одна, или с матерью, а на дневные водила меня. «Лебединое озеро», «Конек-Горбунок», «Евгений Онегин», «Фауст», «Травиата», «Горе от ума», «Синяя птица», «Стакан воды», «На дне», «Вишневый сад» — невозможно перечислить все оперы, балеты, пьесы, которые я смотрел или слушал вместе с бабушкой. Про драматических актеров она говорила — великолепные, восхищалась Качаловым, Ершовым, Ливановым, Еланской, Садовским, Климовым, Яблочкиной, Рыжовой, а о певцах отзывалась сдержанно. В антракте, оглянувшись по сторонам, спрашивала: «Заметил, как Трике [12] Персонаж из оперы „Евгений Онегин“. петуха пустил?» В ответ на мое «нет» удивлялась, со вздохом сожаления добавляла: «Жаль, что у тебя музыкального слуха нет». Музыкального слуха у меня действительно не было, но музыку я чувствовал. Этим я обязан бабушке.

Я сказал, что вчера бабушка была в театре. Надежда Васильевна оживилась.

— Я в оперетту хожу. Ярон — просто душка, очень смешной. А к опере и балету я равнодушна. Декорации, конечно, красивые и костюмы дорогие, но все остальное непонятно. Постановки мне тоже не нравятся: говорят, говорят и жизнь изображают, какой не было и нет. Совсем другое дело оперетта и кино — «Веселые ребята», «Цирк», «Волга-Волга». Я все смешное люблю, потому что жизнь скучная.