Юрий Додолев - Просто жизнь - Повести и рассказы

— А то о ком же? — Фомин повозился на сене. — Восемь детей, и все девки — это, Лексей, сурьезный вопрос.

Егор попытался представить себе дочерей Фомина, но перед глазами стояла Надя. Еще вчера Егор и не подозревал, что на фронте люди не только стреляют, ходят в атаки, спят где попало, но и влюбляются, тоскуют друг о друге.

Рыбин, видимо, догадался, о чем думает Егор, проговорил негромко, словно рассуждал вслух:

— Вот такие пироги… Война войной, а любовь любовью. Она и смерть вместе ходят. И не только здесь — повсюду. Про это даже в книжках написано.

— Написать все можно, — возразил Фомин.

— Не скажи, — не согласился Рыбин. — Есть очень правдивые книжки. Читаешь такую и веришь — было!

Фомин покряхтел, выражая сомнение.

— А вы, отец, какие книжки читали? — обратился к нему Егор.

— Я-то? — Фомин снова повозился на сене. — Я, сынок, не шибко грамотный. По складам читаю. До войны, окромя районной газеты, ничего не выписывал.

— Чего так? — спросил Рыбин.

— Средства не позволяли.

— Тогда бы лучше центральную, — запоздало посоветовал Егор.

— Районная нужна была.

— Зачем?

— В ней каждую неделю сводки печатались.

— Какие сводки? — удивился Егор.

Фомин снисходительно объяснил:

— Какой колхоз на каком месте.

— Твой на каком был? — поинтересовался Рыбин.

— Мы завсегда посередке шли.

— Почему?

— Земля плохая у нас и людей нехватка.

— А сам-то ты как работал?

— Два раза первые места одерживал. — В голосе Фомина прозвучала гордость. — Один раз грамоту дали, вдругорядь — отрез на кустюм. Хо-ро-ший кустюм получился — темно-синий шевиот.

— Цел он?

— А то как же! — Фомин помолчал. — Вот вернусь с войны, нацеплю на него медаль — и айда жениховаться.

Рыбин рассмеялся.

— Так тебе и позволят!

Фомин тоже рассмеялся — по-стариковски добродушно.

— Твоя правда, Лексей, — не позволят. А вот таких, как ты, Лексей, женский пол сильно уважает.

— Сам знаю.

— Этого парня, — Егор почувствовал, что Фомин смотрит на него, — тоже любить станут.

— Уже, — сказал Рыбин.

— Ну-у?..

— Факт! Захомутал тут девчонку, как говорится, с ходу.

Фомин задумался.

— Часом, не ту, возля которой ты, Лексей, перья распускал, когда колонна стояла?

— Угадал, — проворчал Рыбин.

— Значит, про нее у вас разговор недавно был?

— Опять угадал.

Фомин вздохнул:

— Пригожая девушка. На моих дочек похожа.

— Не ври, старый, — не поверил Рыбин.

— Вот те крест, Лексей! — Фомин даже привстал. — Все мои дочки лицом и статью в мать пошли. А вот карахтер у них — мой.

— Это хорошо, — сказал Рыбин.

— Что хорошо?

— Хорошо, говорю, что дочки у тебя красивые. Красивым жизнь устроить легче.

— Это уж как повезет, — возразил Фомин. — Бывает, смотреть не на что, а живет не хуже королевы.

— И в пословице говорится, — вставил Егор, — не родись красивой, а родись счастливой.

— И я про то же толкую! — обрадовался Фомин.

Помолчали. Рыбин снова вспомнил Марусю. Из раздумья его вывел голос Егора:

— Скажи, а на фронте часто совершают подвиги? — Еще дома Егор решил совершить на фронте что-нибудь героическое.

Ефрейтор помолчал, обдумывая ответ. Потом сказал:

— Побудешь под огнем неделю, сходишь разок в атаку и не сдрейфишь — считай: совершил подвиг.

— И это все?

— А ты как думал? Бывает, конечно, и на амбразуры ложатся, и под танки кидаются.

— Обыкновенно, — подтвердил Фомин.

— Лично я, — продолжал Рыбин, — парня знал, который своей смертью танк остановил. В сорок первом это было… Разбил снаряд его пушку, весь орудийный расчет выбыл из строя — кто ранен, кто убит, один он живой и невредимый. А танки прут. Еще немного — и прорвутся. Навесил тогда этот парень на себя гранаты и… — Рыбин помолчал, вспоминая прошлое. — Благодаря ему я живым остался. Если бы не он, смяли бы нас фашисты… Я на такое не способен!

— Кто знает, — пробормотал сквозь зевоту Фомин. И предложил: — Давайте спать, ребята. Утро вечера мудренее.

В землянке пахло трофейным одеколоном. Несмотря на шинели, аккуратно уложенные гимнастерки, свернутые в кольца солдатские ремни с тяжелыми пряжками, брезентовые сумки с красными крестами, котелки с остатками каши, накрытые «дивизионками», было ясно, что тут обитают женщины. Подушки-думочки и самодельные коврики подтверждали это.

Надя не спала. Все советы матери повыскакивали из головы. Хотелось только одного — быть с Егором. Поговорить с Вьюгиным ей так и не удалось. Это тревожило Надю: она стремилась быть честной и перед старшим лейтенантом, и перед Егором, и прежде всего перед собой. Мысленно она уже поговорила с Вьюгиным и теперь чувствовала себя виноватой за ту боль, которую причинила ему.