Александр Семёнов - Редкие девушки Крыма

– Но больше всего меня потряс в этом двухтомнике «Возвращённый ад», – сказал я. – Я даже перестал на время читать Грина. Надо как-то успокоиться, если удастся.

– А что в нём такого?

– Я тебе завтра принесу. И «Смену», я помню.

– Спасибо, Саня. Ну всё, мы пришли. До завтра.

И быстро коснулась губами моей щеки.

На кухне у нас две гостьи с пятого этажа, Светлана с дочкой Машей, пили вместе с мамой чай, закусывая домашним «наполеоном». Это была удача для меня: некогда разглядывать. Переодевшись и наскоро умывшись, я зашёл поздороваться, и мама спросила, откуда такой загар, но осталась вполне удовлетворена ответом о физкультуре на свежем воздухе.

– А как уроки? – спросила она.

– На ранчо сделал, – ответил я, – долго, что ли?

– Опять пропадал с дружками, – объяснила она соседке. – Ты завтра, пожалуйста, не исчезай так надолго, а то мусор не вынесен, хлеба нет.

Я кивнул: не исчезну.

– А мы вам больше не будем мешать разговорами, – сказала своим красивым грудным голосом Света, сидевшая за столом в умопомрачительной белой кофточке с кружевным воротником, против солнца несомненно прозрачной, и цыганистой юбке.

– Да вы и не мешаете совсем, – ответил я без тени смущения, хотя ещё несколько дней назад от такой дерзости покраснел бы весь, даже не высказав её вслух, а только подумав.

– Всё равно, обмываем наш телефон. Наконец-то поставили, а то был один смех, телефонист без телефона.

– А теперь? – спросил я.

– Теперь старший телефонист! – сообщила Маша.

Я подсел к столу, ещё раз поужинал, выпил чаю с тортом, потом взрослые стали обсуждать вязание кружев, а Машу, чтобы не скучала, доверили мне. В моей комнате бойкая первоклассница тут же пустилась рассказывать о Ваське, которому она нравится, а он ей нет, потому что в детстве, то есть в садике, подстраивал пакости и ябедничал. Я показал ей фотографии нашей компании, сделанные Таней, – Маша, разглядывая их, всё равно болтала о Ваське, затем перескочила на Артёма, который тоже чем-то отличился. Я поинтересовался, что они сейчас проходят, что читают, – Маша махнула рукой, мол, ерунду какую-то спрашиваешь, и продолжала об Артёме, да так темпераментно, с жестами, с драматической мимикой. В другой раз я бы улыбнулся, но сейчас уж больно хотелось спать, а ведь надо ещё вымыться как следует и постирать зелёную рубашку…

Услышав из комнаты родителей звонок телефона, я вышел и поднял трубку:

– Да, слушаю.

– Здравствуйте. Позовите, пожалуйста, Сашу, – прозвучал знакомый голос.

– Тань, это я. Не узнала?

– Были подозрения, но решила на всякий случай спросить. Ты ещё не спишь?

– Не сплю, а батя только через неделю вернётся из морей. Сейчас затащу телефон к себе, минутку.

И, принеся телефон на длинном шнуре в свою комнату, закрыл дверь, поставил аппарат на диван, сел рядом на пол и сказал:

– Готово.

– Слушай, я, оказывается, так вымоталась! – произнесла Таня вполне бодро. – Когда шла, было нормально, а сейчас закрою глаза, перед ними виноград, виноград, чёрный, зелёный… До самого горизонта.

– У меня то же самое, – ответил я.

– Хорошо, мне оставили мороженое, съела стаканчик и ожила. Я хотела рассказать одно место из книги, но не была уверена, что точно помню. Сейчас прочитаю, ладно?

– Давай.

– Слушай. «Я сказал, что меня с давних пор тревожит мысль о гибели европейской культуры. Прекратится творчество. Не о чем будет писать, никто не сможет сказать новое и весомое слово. Погаснут фонари, опустеют дороги, стёкла в домах будут лопаться от стужи, и только страх за свою, теперь уже никчемную, жизнь будет владеть лучшими умами…» И вот ещё: «Умирают не только люди, но и народы и всё человечество. Это – биологический закон. Человечество может дряхлеть, терять молодость, впадать в младенчество, у него перестанет свёртываться кровь. Я не могу себе сейчас представить те чудовищные формы, в которые выльется это умирание, но мне кажется, что скоро человечество свихнётся. Легенды о кончине мира родились именно тогда, когда гибли великие культуры Эллады, Рима, чудесные статуи и медно звенящие стихи». Как тебе это кажется? Согласен?

– Не знаю… – Что-то смутно беспокоило меня в этих словах, что-то было не так. – А кто это говорит?

– Герой, от имени которого идёт повествование. От первого лица.

– Как-то очень гладко и плавно, – выразил я, наконец, своё ощущение. – Если бы это его действительно тревожило, он бы, наверное, не думал, как покрасивее сказать?