Наталья Галкина - Покровитель птиц

— Маруся, пора спать, солнце уже село.

Дочитав, индеец сложил листок, спрятал его, погладил рыбу, встал со ступеньки, пошел вниз. Но через этаж он остановился. Когда Захаров показывал ему свои натюрморты, что-то почудилось ему во взгляде Мавры Авраамовны кроме радости художника от удачи другого художника; и он понял, что. В яркости и незакатном солнце его работ мерещился Мавре Авраамовне образ Катерины.

Бело-золотая телесность дынь, победоносная алость арбуза, чувственная плоть плодов, — всё это была она. В разломах гранатовых зерен виднелся оттенок губ ее, тока ее крови, из которой могло соткаться дитя, подкрепите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви… а виноград? а легкий пушок персиков? Что до пейзажей, все они были напоены печалью разлуки, в дальних горах Туркестана, где на вершинах лежал снег, звучало эхо имени ее, и дымка отражений Крюкова канала сожалела, что не отражается в ней образ первой красавицы-жены. А цветы — это были виденья тех довоенных букетов, которые собирала она на Урале и в Валдае и ставила на стол.

— Я свои сны никогда не рассказываю, — начал рассказывать свой сон Абгарка. — Зачем сны рассказывать? Нельзя. Но в этом я увидел Смерть, дьявола и рыцаря. Смерть была полустаруха, полускелет, Яга Баба, держала в руках песочные часы и показывала их рыцарю, песок сыпался. Дьявол был такой утлый, морщинистый очень, трухлявый, тленный, резиновый, но легкий, прах ходячий. Конь был коричневый, собака бежала следом, вдали на холме стоял замок, рыцарь ехал на коне, и крышка его каски была закрыта.

— Забрало опущено, — поправил Бихтер.

— А потом он поднял крышку забрала, я увидел, что это Клюзнер, и проснулся.

— Ты Дюрера знаешь? — спросил Бихтер.

— Ну, — отвечал Абгарка утвердительно. — Дюрера?

— Ты его видел? — не отставал Бихтер.

— Да я часто его вижу. Кроме воскресенья. В воскресенье у Дюрера выходной.

— У Дюрера нет выходных, — сурово сказал Клюзнер.

— Это которого Дюрера? — спросил подошедший Толик, подмигивая Бихтеру.

— Часовщика, — отвечал Абгарка, — из мастерской в Никольском рынке.

— А песочные часы у него были? — спросил Бихтер.

— Большие! — отвечал Абгарка.

— Песок в часах из твоего сна не пересыпался еще?

— Только начал, — отвечал сновидец.

— Надо же, — сказал Бихтер, когда шли они по Фонтанке. — Увидел тебя в виде рыцаря на коне с дюреровской гравюры. Это ведь твой образ в точности. Ты у нас и был рыцарь на коне.

Клюзнер почему-то рассердился.

— Я еще есть, — сказал он. — И у меня был не конь, а кобыла. Умней многих людей. Сто раз рассказывал.

Он вошел в свою подворотню, одна ступень, открыл ключом дверь, закрыл ее за собою. И наступила привычная полная тишина. Лестница перед ним звала его вверх. Он любил лестницы.

Сновидец Абгарка внезапно начал писать стихи:

— Что такое Монматр? — сурово спросил Клюзнер.

— Горное селение для художников, — ответил Абгарка.

— Только про любовь? — спросил случайный посетитель с маленькой кружкой.

— Еще про Пушкина есть, — тихим голосом ответил новоиспеченный поэт незнакомому человеку:

Но если честно, чаще про любовь:

— Все там будем, — сказал Бихтер.

Абгарка продолжал:

— Плохая рифма, — заметил Бихтер, — «мозоль» и «козел».

— На «козел» хорошая рифма «бензол», — сказал Толик.

— Что такое «бензол»? — спросил Клюзнер.

— Химия, — ответили из очереди.

Тут один из постоянно подливавших в кружку косорыловку из шкалика стал, приплясывая, петь «Семёновну», Шура захлопнула оконце свое, и поскольку причина собираться иссякла, очередь разошлась.