Наталья Галкина - Покровитель птиц

Зашла Мавра Авраамовна, захаровская скво, сказала: «Я ненадолго выйду, если вы не возражаете. А для гостя натюрморт поставим завтра».

Захаров достал с полки альбом с фотографиями, и не успел он спуститься с табуретки, как выпала из альбома, планируя, медленно кружась точно лист вечной осени, фотография, индеец поднял ее. Молодой человек, в котором узнал он тотчас хозяина дома, стоял в профиль рядом с невиданной красавицей, смотревшей, улыбаясь, наклонив голову, в будущее.

— Кто это?

— Это первая жена моя Катерина.

Вот вошла Катерина — и стихло всё. Даже дети перестали играть: смотрят.

Почему на всех ее черно-белых фотографиях воображение смотрящего играет в «раскрась сам», губы ее вишенно-алы, бело-розова атласная кожа, блещущая как внутренняя часть большой океанской раковины, золотым медом исполнены карие веселые очи ее, точно запеченные в печи в веселом тили-тили-тесте топазы Урала? И почему глаза красавицы слегка раскосы, какая татарва примешалась к этой прапраправнучке приехавшего в Россию в семнадцатом веке шведского пастора Акселя Гассельблата? Стоит королевна, чуть голову наклонив, улыбаясь, в шали с каймою, и вот уж мы обмерли, как статисты черно-белого фото, а она, цветная на своей монохромной фотографии, повела плечом, поправила шаль, только колечко с турмалином на безымянном сверкнуло, ужалил нас лучик цветной. И только отводя глаза, зритель бедный, от этого фотографического прямоугольника бумаги, замечал ты напоследок, что волосы у нее на затылке заколоты высоким резным медово-золотым черепаховым гребнем.

А ежели после того, как попался вам на жизненном пути этот парный портрет екатеринбургских молодоженов, случайно прочтете в периодической (или систематической?) печати о том, как написал советский поэт задолго до войны четверостишие, и не было строфе продолжения, не знал автор, что с текстом делать, только потом, много лет спустя, дописал и вышла песня, а четверостишие было: «Расцветали яблони и груши, поплыли туманы над рекой, выходила на берег Катюша, на высокий берег на крутой», — никаких сомнений у вас не возникнет. Именно яблоки и груши возникали в зрительном ряду у всякого, кто глядел на ее щеки, плечи, груди, — ну, вишни тоже, если о губах речь. Сад был с цветами и плодами разом, берег крут, текла река жизни, но и Летой со стороны берега жизни река звалась. Вышла, встала, и что с этим делать — воистину никто не знал не то что многие годы, а и всю жизнь.

— Кто это?

— Это дочка нашего главного маркшейдера.

Он познакомился с ней на Урале, отделяющем Европу от Азии, в центре Евразии, где цветут самоцветы в пещерах, жеодах, шахтах, недрах, потаенных месторождениях Хозяйки Медной горы. Отец ее, Виталий Алексеевич Гассельблат, закончивший Горный институт в Санкт-Петербурге и физмат Петербургского университета, инициатор реформирования и реформатор уральской промышленности, руководитель проекта Магнитогорского комбината (крупнейшего в мире по мощности), занимавшийся восстановлением экономики современных Пермской, Свердловской, Курганской, Челябинской областей, Башкирии и Коми, был главным маркшейдером не просто Урала, — пожалуй, страны. А молодой архитектор Сергей Захаров, работавший в свердловском Уралгипроземе и Уралжилстрое, принимал участие в проектировании Магнитогорского завода. Венчались Сергей Ефимович и Екатерина Витальевна в 1924 году в Свердловске (Екатеринбург тогда уже носил это название). В 1929 году у них родилась дочь. В 1930 Виталий Гассельблат был арестован, погиб в лагере Чибью в 1932 году. Жена его Мария Дмитриевна, схватив детей и внучку, бежала в Ленинград. После гибели отца что-то изменилось в Катерине, погасло, пропало, словно из красоты ее ушла душа.

Услышав, что ключ поворачивается в дверной замочной скважине, Захаров положил фото в альбом, а альбом на полку.

А индеец, до этого хотевший показать Мавре Авраамовне листок из одной книги из будущего, где описана была ее жизнь, раздумал, унес листок с собою, но, сев на ступеньку с окаменелой рыбою этажом ниже, перечитал утаенный им от героини текста текст:

Казак Авраам Зубрей будил детей раным-рано, говоря:

— Вставайте, дети, солнце уже встало.

Жили на маленьком хуторе, стоял хуторок в степи, утреннее солнце высвечивало блики глечиков на плетне, бахчу, подсолнухи, мальвы.

Младшей дочери Авраама Марии было шесть лет, когда любимая жена его умерла, оставив сиротами детей. Через год привез казак детям мачеху, высокую, тонкую, чернобровую, зеленоглазую. Вечером заглянула Маруся в мачехины глаза и обомлела: на мгновение зрачки новой отцовой жены стали вертикальными, кошачьими, потом горизонтальными лунками пали, сверкнуло бирюзовым молниеносным переливом, ох, не померещилось ли, зрачки как зрачки, очи как очи.