Наталья Галкина - Покровитель птиц

В наступившей паузе филолог сказал другу:

— Между прочим, Шолохова за нелюбовь к одной нации называют Шолохов-Алейхем.

— Ты любишь Шолом-Алейхема? — спросил друг.

— Ну, не скажу, что так уж им увлекался, но у меня есть любимый эпизод из его историй про мальчика Мотла. Сидит мальчик Мотл в школе, думает о ботинках: ботинок в семье одна пара, детей пятеро, надевают по очереди, холодно уже, сыро, гуляют по очереди, в школу ходят по очереди, в лавочку тоже; и вот мальчик вычисляет — среднему брату ботинки достанутся в среду, в четверг старшему, а ему должны бы достаться в пятницу, очень нужна пятница, но младший получит их в пятницу вне очереди, у него день рождения, может, можно с ним договориться, ненадолго, если что хорошее ему подарить, вот только что? Тут учитель поднимает Мотла и задает ему задачу, как в бассейн наливают три ведра, потом еще пять ведер, два ведра выливаются; сколько, спрашивает учитель, в бассейне воды осталось? а мальчик Мотл отвечает: «Господин учитель, мне бы ваши заботы».

Тут выскочил с Никольского переулка в прекраснейшем расположении духа карлик и, обеими руками подняв над головою маленькую, видавшую виды, задубевшую от невзгод времени кошелку свою, выкрикнул:

— Несу! несу!

В ответ Клюзнер поднял маленький сверток, нечто завернутое в песочного цвета типографский оберточный крафт, и приветственно им покрутил.

Подскочив, карлик с осторожностью не без почтения достал из кошелки песочные часы, выдал их Клюзнеру, получил от него сверток, сияя, сказал:

— Разворачивать не буду, сейчас смотреть не стану, на фабрику бегу обратно, дома, дома увижу! Спасибо вам! Как я мечтал! Всегда мечтал! И вот сбылось!

Выслушав от Клюзнера слова благодарности, карлик ускакал на свою вечно закрывающуюся, однако исправно функционирующую кроватную фабрику.

— Что это? — спросил Бихтер. — Что ты ему отдал?

— Мы поменялись. Я отдал ему метроном.

— Разве он тебе самому не нужен?

— У меня было два.

— А песочные часы тебе зачем?

— Яйца варить. Видишь ли, небезызвестная тебе девчушка, дочка наших друзей вот из этого самого дома, куда мы в гости ходим с довоенных времен, приболела, легкие у нее после пневмонии никудышные, девать ее на май-июнь некуда до маменькиного отпуска, стало быть, вопреки моим привычкам и установкам придется мне в почти достроенном комаровском доме моем потесниться. Повар я никакой, щи с борщом, каша, кура вареная, картошка; а на завтрак буду яйцо ей варить по песочным часам.

— А до этого как варил?

— Кто любит в мешочек, а кто вкрутую. Будем через день варить то так, то сяк. В мешочек варю по счету, иногда пальцем грожу варящемуся в такт счету, иногда ногой пристукиваю, а досчитать надо до девяноста, идеальный вариант. Да и ребенку песочные часы — прекрасное развлечение…

Один из всезнающих филологов, лагерник, сказал с улыбкою, ни к кому, собственно, не обращаясь:

— В Германии со Средневековья у домохозяек своя метода: поставив на огонь яйцо в соленой воде следует трижды прочесть Pater и трижды Ave.

— Pater — это «Отче наш»? — спросил его друг. — A Ave — «Богородице, Дево, радуйся»?

И они пошли прочь неспешно по Большой Подьяческой сторону прекрасно-золотого купола Исаакия, обсуждая временнýю тождественность молитв на латыни и в переводах на русский — церковнославянский и синодальный.

— Я в детстве думал, — заметил задумчиво ссыльный филолог, — что слово «синодальный» как-то таинственно связано с именем лермонтовского князя Синодала.

Проснувшись, открыв глаза, всякий раз девочка видела над собою парящих потолочных амуров. Художник росписи середины XIX века был неизвестен, неизвестно, передавал ли он скромной кистью своей чувство полета (чаще всего сие никому не удавалось, даже и признанным музейным мастерам), но она с самого малого возраста знала, что они — летают; они и летали.

В школу после болезни надо было идти через два дня, она лежала, глядя на амуров, врач обещал маменьке отпустить девочку по справке на летние каникулы на две, а то и на три недели раньше. В бабушкину деревню под Смоленском, пока у матери отпуск не начался, везти ее было некому, и давний друг семьи, учившийся в музыкальной школе с одной из теток, Клюзнер, обещал взять ее с собой в почти достроенную дачу в Комарове — или в уже достроенную сторожку возле дома. Он долго думал, прежде чем согласиться: всегда жил один, бобыль, бездетный, бирюк; но девочка отболела так тяжело, что всё решилось. Она слушала из соседней комнаты слова «интерстициальная пневмония», «бронхоаденит» и была совершенно счастлива, что ждет ее комаровское приключение.