Альфонз Беднар - Современная словацкая повесть

— Вы только послушайте его! Что случилось, того не воротишь! Пришла старая карга и согнала, — скрипуче захихикала она, будто скелеты загрохотали костяшками домино по железу.

Я промолчал. Сидящие наблюдали за мной с придурковатым видом.

— Но господину-то каково, у него не больно весело жилки играют, верно? — вопросила она, обращаясь к соседям, но ухом поворотилась ко мне.

Я не пикнул, но меня подмывало отойти к другой лавке.

— Ишь какой гордый! Да я вот что скажу, господин хороший, как вы мне, так я вам — око за око: словом господь мир создал, словом Иуда господа предал. Пустые слова лучше при себе держать.

Я решил пригвоздить ее к месту взглядом.

Не получилось.

— Чтоб не устраивать скандала, без всяких обид и объяснений я помолчу, буду держать язык за зубами, если вам так угодно. Мне дважды повторять не надо!

Ой, умора! Она оскорбилась!

Перечница старая!

— Если не верите, взгляните на мои косточки. — Она приподняла фартук выше лодыжек и вытянула вперед кулаки. — Ей-богу, мочи нет, ни ногами, ни на колесах, болят мои ноженьки, и все тут. Послали меня в Пештяны [46] Пештяны — известный ревматологический курорт в Словакии. на грязи, да нешто можно им верить? Избавиться от меня задумали, вытряхнуть, как блоху из тулупа! А я еду и даже радуюсь, что еду! Верите? Хуже тюрьмы тот приют для стариков! Директор у нас вроде энтого, — она кивнула в мою сторону, — все ходил вокруг меня, подъезжал и так и эдак, вы уж пообещайте, говорит, что не сбегёте! А я взяла и убегла! И на сю пору. Третий день меня ищут, хе-хе! В воскресенье послали меня в Пештяны, а я приеду только в субботу, хи-хи! Вона как. — Она притопнула ногой и только что не плюнула в мою сторону.

— Я вас знать не знаю и знать не хочу, чего привязались! — прошипел я, а вокруг любопытные сдвигали головы и воротами распахивали рты.

— «И когда пройдет при тебе, не увидит тебя, и когда окликнешь его, он не услышит тебя!» Провались, дескать, старая баба. — Она таращилась на меня и все повышала голос: — Ежели хочешь свое иметь — купи, так ведь на то купилки надобны, значит, трудиться иди. Ах, кума, добрая душа, за свою жизнь поостерегись! — Она воздела руки. — Я тут чую смерть, зловоние адское, чадом преисподней повеяло, могильным холодом от тебя тянет, бесстыжий господин!

Я не выдержал и взорвался. Обложил старуху как ломовой извозчик, верьте не верьте, как Люстиг, тот, что уголь развозит и орет, когда его доходяга жеребец не слушается.

Мне передали мою полупустую сумку, и я протолкался в другой конец вагона, но и сюда до меня долетал верезжащий старухин голос:

— А ка-ак? Бывалоча, в прежние еще времена, случилось такое, шастал один по густым зарослям на берегу, подстерегал там моего сына, шакала, да не дождался. Хотел донести, засудить, сукин сын!.. Смердящих самаритян кто не сбежит, кто по доброй воле променяет свою свободу на ломоть хлеба, что тебе подают с попреком!

Какой-то пассажир постучал себя пальцем по лбу.

Другой тянул шею, чтобы увидеть, кого там прорвало безумными речами.

Ей попытались было возразить, но старуха спуску не дала.

— Ах, распроклятые! Меня с толку не собьешь, ежели я чего говорю, то и стою на своем! — разозлилась она, вообразив, наверное, что над ней насмехаются, а уж гнев разума не прибавляет. — Я жила в Куопровой, а меня схватили и увезли. Только вам не запихнуть меня в клетку!

Когда явился проводник с компостером, его едва не поколотили. Он потребовал у старухи билет, которого у той не оказалось, и он собрался ее высадить. Не тут-то было, кондуктора стиснули с боков и сзади, на него посыпались тычки, кто-то пощекотал его под ребрами, и, лишь когда стоявшие рядом мужчины вытеснили его животами за дверь в тамбур, он радостно перевел дух.

А старуха объясняла:

— Меня продавали бы с выгодой: кому за грош, кому задарма, но лучше не за деньги, а за доброе слово.

Как бы там ни было, но вот уже и Лужьянки, пригород Нитры, и не успеет паровоз вытащить тряские деревянные вагоны по старой колее со станции Лужьянки, как за окном мелькнет дражовский романский костелик, который обожает рисовать график Янко Зеленяк; линию горизонта окаймляют Лупка и Зобор, кряжистые гребни, и тут уж никто не оторвет меня от окна.

Возвращение в родные края. Как всегда, взгляд впивается сначала в Лупку. «Заказник Лупка известен в научном мире благодаря двум факторам…» — говаривал мой сосед, ботаник-любитель, и я невольно повторял за ним с гордостью, что, «во-первых, на переднем склоне горы совершенно иная флора, нежели на заднем, и это объясняется различными субстратами, а также губительным влиянием акации на растительный покров». Вот вам, любители акации. (К которым, кстати, отношусь и я.)