Альфонз Беднар - Современная словацкая повесть

— Говори, что в голову взбредет, собьем Таню с толку, — предложил я.

— Все равно угадает, — обреченно махнула Дана.

— Быть того не может, она видела его всего один раз, — горячо запротестовал Демо и встал, чтобы позвать Таню.

За дверью ее не оказалось, она маячила в конце коридора.

— Чтоб вы не подумали, будто я подслушиваю у замочной скважины, — объяснила Таня, усаживаясь на табурет, и задала первый вопрос: — Отношение этого человека к сегодняшней вечеринке?

Мы обалдели.

Я (чтоб нечаянно все не испортить): Приятные надежды плюс маленький сюрприз. Как и водится между друзьями, не так ли?

Ирма: Не исключено и разочарование. Что может быть нового под солнцем!

Дана: Недоумение — почему пригласили, и некоторая растерянность — цветы? Без цветов?

Демо покосился на Дану: Воспоминание о таких же вечерах или, вернее, ночах, хм, — стоп-кран на пустом месте!

Господи, фаянсовый гном в заросшем крапивой палисаднике и то, наверное, остроумнее!

Таня: Уж не тот ли, кто собирается прийти к нам сейчас?

— Нет, с вами нельзя иметь дело! — Демо вскочил, будто на футболе. — Это невероятно!

— А я что говорила! — торжествовала Дана.

— Ты смотрела на Дану? — спросил я Таню.

— На нее, как и на всех вас. — Она пожала плечами. — Ладно, хватит играть!

— Потерпи, тебя испытывает господь. — Я шепнул Демо, что еще придумал. — Давай последний раз. Выходи.

— Ерунда все это, — защищалась Таня. — Просто нечаянно пришло в голову.

Я вытолкал ее за дверь.

— Сейчас загадаем на одну из наших знаменитостей, а ты, Дана, ступай за ней следом, как будто пописать, скажи, что пописать. И ни слова Тане!

Дана повиновалась.

— Загадаем Яношика! [43] Яношик, Юрай (1688—1713) — легендарный словацкий благородный разбойник. — зловещим шепотом сообщил я. — Ни за что не угадает.

И тотчас позвал обеих назад. Дана вышла из туалета, все было по правилам.

Таня: Популярность?

Демо: Если использовать его как рекламу, можно открывать торговлю.

Ирма: Эвэргрин [44] Evergreen (англ.) — вечнозеленый; здесь: бессмертный. , и настоящий, словацкий.

Я: Дана, помолчи! Незаурядность, всеобщая гордость.

Таня: Колоссальная популярность, прямо-таки рекламная, истинный словак, всеобщая гордость? Какое отношение к фольклору? Вы имеете в виду не нашего современника.

Демо: Отношение к фольклору самое непосредственное.

Таня: Дюро Яношик! Я ошиблась? Но это не по правилам игры!

Прибыл Рудо, и мы еще дважды демонстрировали ему Танины способности, оглушили и засыпали своими восторгами; с трудом оправившись от всего этого, сразу же после полуночи Рудо отвез меня домой. Таня и Дана по крайней мере нормально выспались.

Мне предстояла операция.

Я превратился в деда. В своего собственного. Мне это стало ясно, когда я задумался над своими рассуждениями.

Сами посудите: я не слабак, и даже после вчерашней вечеринки мне не настолько муторно, чтоб силы мои висели на ниточке, но надо себя поберечь. Как-никак резать меня будут впервые!

Внутри все замирает, я едва не вою, но горло стянуло страхом, пикнуть не могу. Прежде не понимал, что значит — душа в пятки ушла, а теперь, ей-богу же, как еще понимаю!

Прикидывал я и с точки зрения статистики — скольких оперировали и сколько их после операции отбросили копыта; ну, и утешаю себя: небось не потрошили бы, кабы толку не было, вот и внушаю себе — мне надеются помочь, страхи мои напрасны.

Лежу в белой кровати на белой простыне, белая комната в белом здании, жду конопатую сестричку, ту, что делала мне укол в левое полужопие. Она же должна отвезти меня в операционную.

Чего только не лезет в голову, ну такая ахинея!

Всякие там поговорки-прибаутки. Думаю, такое настроение появляется у любого, кому приходится брать в расчет свой самый банальный смертный час. Нежный возраст, детство, надежность домашнего очага! Мир вокруг был иной, не то что сейчас. Теперь каждый дальше своего носа не видит, бурчит да надрывается с рассвета до заката. Когда-то люди так не христожопничали, не изнуряли себя накопительством. Что имели, то и ели, выпивали, веселились. Чтоб пищеварение лучше шло. Если ты зануда, не умеешь ничего ввернуть с шуткой, к людям лучше и не ходи, потому что народ был добродушный, по большей части веселый, словоохотливый, покуражиться любил. А что им еще оставалось? Да, такого снова не будет.

Меня одурманят, заморочат и безо всяких там околичностей — брысь, пшел вон на тот свет! Что делают в таких случаях другие? О чем думают? Наверняка беспомощны вроде меня.