Альфонз Беднар - Современная словацкая повесть

Тут уж и мать замолчала — да, лучше спокойно, без слов переждать, пока эта новость не уляжется в голове… Так внучку Банди, но какую? Их ведь у него по меньшей мере дюжина… Впрочем, какая разница, ясно, что из самых младших. Понравилась, значит, ему внучка Банди, но все же которая, которая… Хотя это не имеет значения, та или другая, все они внучки Банди, ах ты боже мой, что же сказать дочери, наверное, лучше пока ничего не говорить, надо сначала самой как-то переварить эту новость…

Стоит выйти на веранду и заглянуть поверх дощатого забора, сразу бросится в глаза низкая, будто вросшая в землю, обшарпанная лачуга, раздражающая кривыми, покосившимися стенами. Она стоит на другой стороне улицы, через три двора от дома Вондры. В этой крошечной халупе, встав у которой на цыпочки взрослый человек может дотянуться руками до крыши, жил слепой цыган Банди с выводком своих черномазых дочерей и единственным сыном, названным в честь отца Банди; сын, однако, не пережил отца, погиб рано, совсем молодым, кажется, осенью пятидесятого, да-да, именно тогда она Владека отняла от груди, — так вот, той самой осенью и зарезали молодого Банди валашские цыгане, из тех, что и по сей день живут на другом конце города, зарезали за то, что он влюбился в одну их красавицу — Ибою, в их цветочек лазоревый, которая уже давно была сосватана за другого… Полюбил он Ибою, не побоялся их угроз, но ничего не добился, только бритвой его по горлу полоснули; получил свое Банди, отродье музыкантское! Так, наверное, думали о нем валашские цыгане, когда обагрили руки его кровью… Как же тогда плакали, как причитали на Сиреневой улице!..

Слепой Банди, уж десять лет прошло, как смолкла твоя скрипка, а дочери твои уже тогда — и даже последняя, младшенькая, оставшаяся вдовой после того, как светловолосый ее муж утонул за городом в оросительном канале, куда он в одно знойное лето, разомлев от жары, бросился освежиться, — уже тогда разлетелись по свету кто куда, продав халупу хромоногому живодеру, что и посейчас в ней живет.

— Так скажи мне что-нибудь, посоветуй! — умоляла в отчаянии дочь.

— Перестань убиваться, — осторожно начала мать. — У некоторых дочек Банди образованные дети, живут в Чехии, в Братиславе, среди таких, как мы, и кто теперь скажет, откуда они родом…

— Да, ты мастерица утешать!

— А та, с кем он дружит, чья дочь? — спросила мать после минутного раздумья.

— Она дочка той, что оставалась с отцом до самой его смерти, дочка той вдовы.

— Мерины?

— Да, Мерины, — прошептала Зузанна. — Ровесницы Феро…

— Так, — кивнула мать. — Кажется, я помню ее дочку, да, помню…

Мать действительно ее знала, ведь каждый день видела эту девчушку на улице вместе с другими детьми, лет до восьми она проказничала у них под окнами. И Лацко — Зузанна иногда просила мать присмотреть за ним, иногда мальчик неделями жил на Сиреневой улице, — тоже носился как угорелый с этими сорванцами, хотя сколько раз ей дочь выговаривала, что нельзя мальчика отпускать со двора, в общество этих дикарей, упаси бог, наберется от них всяких гадостей! Да разве за ним уследишь?

— Та девочка в отца пошла, волосики у нее светлые. Как-то год назад встретила ее в городе, она еще со мной поздоровалась, — вспомнила мать.

— Она внучка Банди! — взорвалась дочь. — Нечего мне зубы заговаривать!

— Я ничего… я просто хотела… что она вся в отца… — растерялась мать. — Такая беленькая…

— Мерина! Она так и стоит у меня перед глазами. Даже во сне ее вижу. Как собирает в трактире со столов грязные тарелки, как потом на кухне моет их, это так отвратительно, мама, я ничего не могу с собой поделать!

— Ну и что? Ведь она работала, не воровала.

— На Мерину смотреть противно — жирная, растрепанная. Что из того, что дочка в отца пошла, что из того? — Зузанна опять залилась слезами.

— Он же еще не женился! — успокаивала мать. — Ну, встречаются, ходят, что в этом особенного? Кто-то их увидел вместе, вот и пошли по городу разговоры…

— И такую я должна пустить в свой дом? Такую! Значит, для нее мы старались, из кожи лезли? — Дочь вскинула на мать глаза, полные слез. — Ни за что! Я, скорее, сожгу все, гори оно огнем!

— Ну что ты, успокойся…

— Когда я его, сопляка, спрашиваю, что он вытворяет, он еще огрызается, мол, отстань, это мое дело…

— Ничего, подрастет — поумнеет, а тогда, глядишь, все само собой решится, — пыталась образумить ее мать, но тщетно, Зузанна завелась надолго, ночью ей уже не уснуть.