Александр Кожедуб - Ева

Земля вслед за солнцем скатывается в безвременье, и это, вероятно, луч­ший миг для ее обитателей.

Назавтра все слоняются по лагерю как сонные мухи. Ева бурчит, что мыть посуду она ни с кем не договаривалась, тут, мол, хуже, чем на картошке. По-моему, она так и не заговорила ни с одной из морских подруг. Те беспрекос­ловно драят песком котелки и чайники, делают бутерброды и подносят своим усталым капитанам по стакану пивка.

Ева, надувшись, ковыляет к воде и кое-как умывается. Замечаю, как девушки перемигиваются, глядя ей вслед. Что ж, корова из чужого стада, ее и должны изгонять из сообщества. Хорошо, рогами не поддают.

Ловлю на себе пристальный взгляд Сани. Он смотрит то на меня, то на Олежку. Это худой знак. Кроме пакости, мой лучший друг ничего не придумает.

Саня предлагает сгонять пулю в футбол. Два белоруса, два украинца, международный матч. Я с облегчением вздыхаю. Народ взбадривается. Обо­значаем консервными банками маленькие ворота и начинаем толочь песок. Девушки без особого интереса взирают на побоище. Играем босиком, но парни лягаются, будто вместо ног у них копыта. Саня стоит у своих ворот как скала. Я мельтешу у чужих ворот и довольно быстро забиваю пять штук. Победа.

При нашем радостном вопле Ева наконец отрывается от журнальчика:

— Когда мы едем домой?

Мы купаемся на мелководье. Саня сплавал на яхту, придирчиво все осмо­трел, вернулся довольный.

— Ну, Витек, — обошел он по кругу меня, — как себя чувствуешь?

Я понял, что дурные предчувствия меня не обманули. И Олежка как-то пригорюнился. Да, никуда не денешься, придется нам с ним изображать гла­диаторов.

А Саня уже вошел в роль рекламного зазывалы, расписывая мои и Олежкины доблести. По мнению Сани, моя борцовская выучка вполне может быть компенсирована лишними двадцатью килограммами Олежки.

— Кто победит? — вопросил Саня.

Публика заинтересованно столпилась вокруг нас, щупая мышцы и загляды­вая в зубы. Я понял, каково быть рабом на невольничьем рынке. «Может, дать ему в морду?» — посмотрел я на Саню. Но против воли народа не попрешь. Действительно, кто сильнее, вертлявый Витек или открениватель яхт Олежка?

Олег вроде пришел в себя быстрее моего, стал встряхивать мосластыми руками и разминать мощные бедра. Видно, не год и не два качался паренек. Ну что ж, чему там учил меня Семеныч?..

Тут и Ева отшвырнула журнал и в три шага оказалась среди девчат. И те с радостью приняли ее в свой круг. Все правильно, народу нужен сначала хлеб, потом зрелища, и все люди становятся братьями, в данном случае сестрами.

Потихоньку-полегоньку стравив нас, разогрев до нужного состояния, Саня засунул в рот два пальца и свистнул.

Олежка присел и стал ждать меня, загребая воздух клешнями. Он на голо­ву выше, но ведь и это можно обратить в свою пользу. Я нырнул между рук к ногам, ухватился за одну, толстую, как бревно. Олежка немедленно обхватил меня за туловище, пытаясь поднять, как тюк с парусом. Но ведь борцу того и надо. Я прихватил его локти и налег всем телом, переворачиваясь. Олежка напрягся, стараясь удержаться на ногах, и грохнулся спиной наземь. Для вер­ности я вмял его голову в песок. Олежка посучил ногами, подергался и затих.

Публика выла и визжала.

— Случайно! — надрывался матрос Вадик.

Мы поднялись. Олежкина подруга заботливо стряхнула с его спины песок и вытерла вспотевшее лицо полотенцем.

— Витек, докажи, что не случайно! — прыгал рядом Саня. — Докажи, Витек!

— Витенька, ты прелесть! — толкнула меня в объятия Олежки Ева, и вид у нее был очень радостный.

«Настоящая красавица.» — успел подумать я.

Олежка двинулся на меня, как бык. Пальцы рук сдавливали горло врага, на красном лице ни тени сомнения. Из откренивателя яхт Олежка в два счета превратился в монстра-убийцу.

«Ну и ну, — вырвался я из жесткого захвата, — придушит ненароком».

Но ведь есть такой прием — «мельница». Часами я крутил ее под неу­сыпным контролем Семеныча. С захватом правой ноги, левой, опять правой и опять левой. Обратную «мельницу» крутил.

— Фигня, — говорил Семеныч, — разве это «мельница»? Ты его должен по ковру размазать.

Так Семеныч объяснял суть приемов. А показывая их, действительно раз­мазывал по ковру.

В общем, я уцепился за руку и ногу противника, крякнул, подражая Семе­нычу, и Олежка всей своей массой опять повалился на спину, я едва успел из-под него выскочить. По-нашему это называется «туше».

На этот раз публика отреагировала вяло. Надоело публике зрелище. Мы с Олежкой стояли в грязи и мыле, жадно хватая ртом воздух, — народ разбре­дался. Саднила кожа, похрустывали косточки, пульсировала в подвернутой ноге боль, но народу до нас дела уже не было. Саня и тот уставился на яхту, будто увидев ее впервые в жизни. Ева? Далеко была Ева, сидела в шезлонге, окруженная новыми подругами, и что-то с жаром рассказывала.