Александр Кожедуб - Ева

Надо сказать, повесть вчерне я уже закончил. Получилась она из четы­рех небольших глав, юмористическая, а главное, легко узнавались герои: Володя, Света, Крокодил, комсорг Ленка. Не хватало только названия, имен­но желтого одеяла.

— На съезде почитаешь, — как о решенном, сказал Володя.

— Перепечатать надо, — вяло сопротивлялся я.

— Ленка поможет, у нее пишущая машинка.

Прозу я пытался писать давно. Скрывался от родных и знакомых, прятал и перепрятывал исцарапанные корявым почерком листочки, мучился. Но что удивительно: мучился не столько словами, которых вдоволь было в прочи­танных книжках, сколько выстроенностью действия. Ну, и не хватало реалий. В повседневном быту кое-что наскрести было можно, а вот для жизни про­шлой или будущей у меня не было ни слов, ни понятий.

После неудачно сданных экзаменов за восьмой класс — «тройки» по алге­бре и геометрии — за лето я сочинил исторический роман об антах. Его назва­ние лежало на поверхности: «Анты». Легко я написал про ковыльную степь, про кибитки кочевников, про антов, двинувшихся в пределы Восточно-Рим­ской империи. С удовольствием я расписал битвы антов с греками, придумал, как они обманом и хитростью захватили греческие города. Дело происходило в шестом веке нашей эры, в эпоху великого переселения народов. Академиче­ская история, попавшаяся в руки восьмикласснику, в избытке снабдила меня и героями, и фактами, и неким пониманием смысла нападения славян в союзе с кочевниками на империю. Народы приходили в движение, пытаясь устроить свою судьбу за счет других. Грохот крушения империи явственно отдавался в моих ушах и сердце, и походил он на гул близящегося землетрясения. Да, пока варвары с шумом и яростью ломились в империю, все было хорошо.

Но вот действие перешло в Византию. Написал я, что улицы Константи­нополя полны народа, — и рука остановилась. Я вдруг понял, что ни черта не знаю о Византии. Я не представляю улиц Константинополя. Я не знаю, во что одеты ромеи. Не имею понятия о церемонии приема послов в императорском дворце. А дома, храмы, постоялые дворы? Сады вокруг дворцов? Просто деревья, под которыми устроены торговые ряды? Ну, и люди, их лица, говор, походка, жестикуляция, мимика. Я вдруг уперся в глухую стену. Очевидно, генетическая память, окатившая меня запахами и красками степей, при начер­тании магического слова «Византия» не проснулась. По инерции я дописал последнюю битву антского князя Мезамира, окружил его врагами, убил — и засунул роман в папку. Я понял, что должен увидеть далекие города. Должен пройти пыльными дорогами, обсаженными смоковницами. Должен услышать разноголосый говор восточных базаров. Должен омыться в чистых и грязных водах больших рек и малых. Должен обнять женщину, которую полюблю, и может быть, она не станется единственной.

Я пошел смотреть, чтобы писать.

Но в повести, обретшей название «Под желтым одеялом», героини, похо­жей на Еву, не было.

После круиза на яхтах Ева, как и следовало ожидать, отдалилась. На картош­ке она больше не появилась. Да и у меня соревнования, надо было сгонять два с половиной килограмма лишнего веса. Я подолгу потел на ковре, затем в парилке. Картошка кончилась, началась учебная рутина. Ева по-прежнему сидела с под­ругами на «галерке», что-то втолковывала рассеянной Светлане, тревожно следя­щей за Володей, и сосредоточенной Нине, частенько жующей бутерброд.

Я, пользуясь положением, на лекции ходил по выбору. Преподаватели в большинстве своем мне не нравились. Раздражала школярская подача материа­ла, ежедневные проверки, лекции с восьми пятнадцати. Как боцман чует бунт на корабле, так и преподаватели догадывались о моей гордыне. В другой ситуации это мне непременно зачлось бы, особенно пропуски занятий. Замдекана Еме­лин, недавний майор, травил прогульщиков, как умелый охотник зайцев. Они уж и сигали через окна, и под лестницами прятались, прикидывались больными и убогими, — Емелин их отлавливал и уводил на проработку в кабинет. Меня он пока не замечал. Наиболее ревнивые лекторы, завидев меня в аудитории, задумчиво кивали: вот ужо придет сессия, там посчитаемся. Я примечал: чем лучше преподаватель, тем меньше его волнует посещаемость. А вот наставники по истории КПСС и марксистско-ленинской философии обижались не на шутку, предупреждали, что на экзаменах будут требовать конспект своих лекций.

Я надеялся на Семеныча. Авось и марксистско-ленинцев поборет. Раз здоровый, значит, дурной.