Лариса Бау - Памяти Лизы Х

Все, буду покупать короткое, решила она.

Лиза заранее волновалась, что расстроится сильно, заплачет, не дай бог, но мысли про ноги развеселили ее.

Дверь открыла маленькая старушка.

— Лиза, как мы рады, как рады, — она мелко суетилась, говорила без умолку, — смотри, кто к нам пришел? Помнишь Лизаньку?

Старик помнил, но путано, отрывочно. Вдруг заговорил про ее мать, как пела, как на рояле играла. Про отца ни слова не сказал. Лиза рассматривала его, привычно отмечая симптомы: парез века, псориаз, паркинсон…

Глаза слезились, суетился руками, приглаживал редкие волосы. Нарядили старика для встречи — старая рубашка с пожелтевшим воротником, на манжетах уже нитки висят. Засаленый стеганый халат. У отца тоже был такой, английский. Меховые шлепанцы, теплые носки. Ему было зябко, руки холодные, почти прозрачные, с ломкими желтыми ногтями, птичьи.

Старушка не умолкала: сколько народу сидело, из пятнадцатой квартиры оба двадцать лет отсидели, перед войной взяли этого из третьего подъезда, и того с пятого этажа, ты ведь их помнишь, да?

— А вы сидели? В лагерях?

— Нас вызывали, много раз, — старушка взмахивала руками.

Старик шамкал, смотрел на Лизу с удивлением, как будто забыл, кто она, зачем пришла.

Вызывали, значит. Это как, интересно? Но не спросила.

Дружили родители. Дружили? Да, приходили в гости. Лиза вдруг ясно вспомнила старика. Красивый, с блестящими ярко-голубыми глазами. Нарядный, всегда галстук, запонки красивые, квадратные, крупные. Крутил их в пальцах. Любил постукивать по столу, отбивал ритм, когда пели хором. Приносил хризантемы, ее мать любила большие японские хризантемы. Спорил лениво, насмешливо: ну не скажите, милостивый государь! Целовал дамам ручки. Лизе тоже, называл ее милой барышней. Танцевал с ней, как со взрослой. Ей это льстило, но и смущало одновременно.

Пили чай, старик шумно отхлебывал, звякал чашкой об вставную челюсть. Руки дрожали, проливал, кашлял, жена поминутно вскакивала: вытереть ему слюни, хлопала по плечу, чтоб не заснул за столом.

Старушка расспрашивала Лизу про ташкентскую жизнь. Урожай хлопка, дыни, оросительные каналы — она все по радио слышала и радовалась, что Лиза теперь живет в таком чудесном краю. Муж, дети?

Лиза терпеливо отвечала, старалась вежливо, поподробнее, особенно про дыни и плов.

Наконец, старушка спросила про мать. Выжила, да, руководила хором в Ташкенте. Умерла от пневмонии.

— Ну слава богу, хоть ты успела с мамочкой повидаться.

И опять про дыни, про космонавтов, борьбу за мир.

Потом повела Лизу по квартире. Большая, с широким коридором, заполненная мелкой мебелью. Фигурные столики, статуэтки, китайские вазы, ковры на старом потемневшем паркете, из угловой комнаты — река и Кремль. Завела Лизу в кабинет: посмотри, что узнаешь, мы взяли несколько ваших вещей после обыска. Ты их можешь забрать.

Кабинет был пыльный, похоже, старик не заходил сюда давно, на столе аккуратные стопки нечитанных газет, чернильный прибор выглядел, как ископаемое. Шкафы с сотнями книг, наверно, все прочитанные.

Тяжелые бархатные шторы, такие были у отца в кабинете. Тут отгораживались от шумного мира, сидели, думали про человечество, как ему надо жить дальше.

Лиза узнала лампу, стеклянный зеленый абажур с маленькой трещиной у края. Лампа была тяжелая, на массивной ножке: три бронзовые девы в развевающихся туниках, узнала пресс папье, с толстеньким ангелом. Она любила играть с ним как с корабликом, плывущим по бесконечному столу, покрытому темным зеленым сукном, заляпанном чернилами, изъеденным молью. Потом кораблик спускался по ящикам, обходил бронзовые витые ручки, скользил по ножкам стола — широким львиным лапам…

Ушла из нее та жизнь. Из стариков не ушла еще, пусть с ними и остаются вещи.

— Спасибо, я не возьму ничего.

Старушка настаивала. Может, ее мучила совесть. Или не представляла, как можно жить без вещей, населяющих воспоминания о прошлом величии.

— Может, как-нибудь потом.

— Да-да, Лизанька, я все упакую, что захочешь. Я очень рада, что у тебя жизнь сложилась. И так правильно сложилась. Теперь, наверно, все будет хорошо, боремся за мир, у нас есть атомная бомба, и никто не нападет. Передавай всем привет.

— Спасибо, передам.

Кому передавать привет?

Попрощалась с облегчением. Визит оказался нестрашный, но утомительный, ненужный для нее, и наверняка мучительный для хозяев.