Лариса Бау - Памяти Лизы Х

«…Сегодня мы с Лизой ходили на базар, выменяли наш свадебный поднос и твои зеленые серьги на кило риса…

…К нам приехала мать Лизы, ее осудили в тридцать седьмом году на десять лет в Карлаге. Как она изменилась, помнишь, мы бывали у них в гостях? Ты играла с ней в четыре руки из Шуберта…

…У беженки сын умница, учу его понемногу, разбираем греческую литературу. Очень чувствительный ребенок, полон жалости к Пенелопе, обычно дети не замечают ее, вдохновляются Одиссеем…

…Эличка, он сдох, наконец, нового сатрапа пока не обозначили…

…Лилии, которые ты посадила у колонки слева, изменились в эту весну, стали желтоватые…

…Не нравится мне Лизино упорное одиночество, знакомил ее со своими аспирантами. С одним вроде проявился интерес, но увы, ненадолго…

…Эличка, мы переезжаем в новую квартиру. Я не счастлив, не рад этому. Я не хотел без тебя, но и в этом доме мне тяжело, скучаю по тебе…»

Лиза закрыла тетради. Хотел бы он, чтобы она прочла?

Она оторвала обложки, положила тетради в ведро в ванной, облила водкой и подожгла. Пламя было высокое, закоптило потолок. Так сгорел Илья — высоким пламенем. Сидела на полу, ворошила ножом недогоревшие листки. На минуту пожалела, что сожгла, не дочитала, но устыдилась своего мародерского любопытства. Когда стемнело, пошла к арыку, выгребла из ведра обгоревшие листки, пепел, высыпала в темный, журчащий поток.

Теперь это Лизина комната — тут ее одежда, книги, теперь письменный стол целиком ее. На столе — маленькая свадебная карточка Ходжаева и Эльвиры. Стеклянная чернильница, засохшие чернила светятся зеленовато золотым, как спинка майского жука. У него не было пресспапье, он дул на листы обсушить чернила. Смешные привычки старика: завязывать папки двойным бантиком, зажимать листы скрепками обязательно с двух сторон. Скрепок у него было много, поставленных вертикально в квадратную фарфоровую коробочку с крышкой. На крышке нарисована красная птица с длинным тонким клювом. Возле коробочки всегда лежал серебряный нож для разрезания старых книг. На ручке два голубя клюют розу и тонкий цветочный узор по лезвию. Никто не купил его на рынке в лихие годы, не дал за него даже горсти риса. Бесполезная вещь. Ходжаев резал им газеты для туалета.

В ящиках стола аккуратно лежали бумаги, документы, завещание на книги и рукописи для университета, на все остальное — Лизе. Складной швейцарский нож, маленькие фарфоровые собачки, которых Эльвира держала на комоде в спальне. Это мои маленькие пенаты, — говорила она. Лиза расставила собачек на столе. Охраняйте теперь чернильницу!

Однажды к ней пришел сон как будто ее настоящий отец поит ее водой, но Ходжаев не дает: это отравленная вода, не пей, не пей.

Проснулась и вдруг заплакала… Прибежала Фира.

Так и сидели до рассвета, плакали, обнявшись. Вот она настоящая бабья доля: всех пережить.

На похороны Ходжаева прилетал Шавкат. Договорился с военными, подвезли его на транспортном самолете. Брат Ильдархан не смог — Ташкент был на военном положении, из области можно было приехать только по спецразрешениям. Шавкат прилетал редко, обычно один, или с детьми, Вилена не любила ездить далеко. Последние годы был гражданским летчиком, летал и в Москву, и в Ташкент, по всей стране, но жили в Уфе. Потолстел, потел лбом под фуражкой, привозил мед и кедровые орехи. Не пил, или редко пил. Вилена выучилась, теперь замначальника аэропорта. Часто писала Лизе письма, длинные, про книги, кино, теперь она пыталась учить Лизу жизни: надо родить детей, учить их читать, плавать. Надо выйти замуж, для этого приехать к ним, и Вилена «поможет ей выбрать летчика, на худой конец штурмана. На худой конец, это потому что штурманы чаще пьют. Летчик — это удобно, будете скучать друг по другу и любить «что было сил», как написал какой-то поэт».

«Тетя Лиза, ты такая хорошая, ты должна быть счастлива!» — эти слова она написала красными чернилами, крупно! Обрисовала цветочками. Приводила в пример подруг, которые уже по два раза повыходили замуж, все лучше и лучше. Как-то она ухитрилась остаться маленькой девочкой, эта решительная женщина, сидящая в кабинете за широким столом с папками, моделями самолетов, грамотами на стенах, с вождями в рамах и багровым знаменем в углу.

— Главное в жизни — любовь, — писала Вилена, — без нее жить нельзя.

Вот так просто, нельзя и все тут. То есть вся Лизина жизнь не стоит ничего, и вообще не жизнь. Так, маета.

Фира тоже суетилась насчет Лизиной судьбы.