Леонид Зорин - Покровские ворота (сборник)

– Чем я могу быть вам полезной? – поинтересовалась она.

Я объяснил, что об Иване Мартыновиче мы знаем не так уж много, и поэтому все, что она найдет нужным сообщить, будет неоценимой помощью. Разве не характерно, что я, уроженец сих мест, знаю о нем так мало.

Она замолчала. Потом негромко сказала:

– В этом нет ничего удивительного. Его работы, как вы знаете, не переиздавались. Может быть, оттого, что из Москвы он переехал в Ц. Там он жил довольно замкнуто. Он много работал и говорил, что время его единственная ценность.

Выяснилось, что Нина Константиновна была дочерью его младшей сестры.

– Он был действительно интересный человек, – сказала она. – Ни на кого не похожий. Знаете, обычно легко предугадать слова и поступки людей, с которыми вы много общаетесь, но предвидеть, что сделает или что скажет Иван Мартынович, было почти невозможно.

– Вы хорошо его помните? – спросил я, чуть удивившись, – Нине Константиновне едва ли было больше тридцати двух.

Теперь удивилась она.

– В сентябре исполнилось лишь пять лет со дня его смерти. Разве вы не знаете?

– Пять лет? – спросил я ошеломленно. – То есть как пять лет?

Она внимательно на меня посмотрела. Должно быть, у меня был весьма глупый вид. Я почувствовал, что краснею.

– Извините, – сказал я. – Я очень хорошо знаю, когда он родился. Приближается круглая дата, и, как я уже говорил, мы собираемся ее отметить. Но я плохо понял, когда он умер. Произошла странная аберрация – мне казалось, это случилось по крайней мере четверть века назад.

Она молча смотрела на меня. Мне казалось, что она меня презирает.

– Вот что, – сказал я. – Покамест я не буду спрашивать вас ни о чем. Начнем с того, чем я предполагал кончить. Дайте мне работы Ивана Мартыновича. И, может быть, рукописи, если они у вас остались.

Нина Константиновна ответила не сразу. Похоже, что она меня изучала.

– Я догадываюсь, что произвел на вас не лучшее впечатление, – сказал я не без усилия. – В газете иногда приходится начинать не очень подготовленным. Что-то узнаешь на ходу. Могу вам обещать, что я попытаюсь овладеть материалом. Разумеется, насколько это будет в моих силах.

– В архиве Ивана Мартыновича немало любопытного, это бесспорно, – сказала Нина Константиновна. – Время от времени я пытаюсь его кое-как систематизировать, но это совсем не простое дело. Я ведь и сама узнала его ближе всего за год до его кончины. Хорошо, к завтрашнему дню я подготовлю для вас несколько папок. А книги я дам вам сегодня с собой.

И она снова оглядела меня своими якутскими глазами.

Мы еще поговорили немного, теперь я тщательно обходил имя Ивана Мартыновича и больше интересовался его племянницей. Впрочем, узнать мне удалось очень мало. Нина Константиновна как-то умело пропускала мои тонкие наводящие вопросы. Они словно обтекали ее, не задевая. Я понимал, что она живет одна, но так и не разобрался, кто она – вдова, разведенная жена или старая дева. Впрочем, последнее определение к ней никак не шло, даже если ее личная судьба не сложилась. Я не мог не признать, что она весьма привлекательная дама. Надо заметить, что помимо ее глаз с их едва уловимой пленительной косиной большое впечатление производило некое сочетание хрупкости и замкнутости. Поначалу кажется, что эти два понятия вообще несопоставимы, и все же я не мог сказать точнее. Замкнутость говорила о том, что Нина Константиновна живет своей, одной ей ведомой жизнью и жизнь эта достаточно полна, чтоб ею не тяготиться, а в хрупкости было что-то щемяще осеннее, вызывавшее невольное сострадание. Очень может быть, что, узнай она о моих ощущениях, она изумилась бы или даже обиделась; я понимал, что Нина Константиновна не та женщина, которая любит, чтоб ее жалели, но что делать – именно так я чувствовал в тот день. Из нашей беседы я узнал, что она была инспектором местного управления культуры по музыкальным учреждениям, и тут же представил себе, как она сидит со своим грустным лицом на экзаменах здешних вундеркиндов из училища имени Чайковского или как с тем же грустным лицом читает заявление заведующего учебной частью о недостойном поведении директора.

Потом, сердясь на себя, я подумал, что пора избавиться от глупой привычки награждать людей собственными настроениями. Очень может быть, ей доставляют радость эти экзамены, на которых долговязые девицы под страстными взорами матерей играют сонаты и сонатины. Очень может быть, ее волнует и будоражит борьба за власть, бурлящая в музыкальном училище, и ей нравится добираться до истины в ворохе взаимных обвинений.