Леонид Зорин - Покровские ворота (сборник)

Очевидно, Бурский хорошо чувствовал природу детского антропоморфизма и, что важнее всего, находил его вполне естественным. Это делало его интересным собеседником для моего сына, и если час спустя Сергей лежал с открытыми глазами, молча думая о чем-то своем, я с полным основанием мог предположить: он решает сейчас немаловажную проблему, кем быть – асфальтом или полевой дорогой.

Мой родительский авторитет Бурский поддерживал весьма прямолинейно. Совершенно неожиданно он задавал Сергею один и тот же вопрос:

– Ну что, повезло тебе с отцом?

И Сергей всегда очень деловито отвечал:

– Бешено повезло.

У стариков Бурский тоже «прошел». Борис Семенович находил в нем очень живой ум, а Мария Львовна любила повторять: у него доброе сердце, хотя он и богема.

Богемой Бурский не был и, как мне кажется, даже питал слабость к организованным людям, но Мария Львовна, не то ужасаясь, не то восхищаясь, награждала его разнообразными красивыми пороками. Немало способствовало этому и то обстоятельство, что Бурский был холост. Надо сказать, мой друг обладал великолепным чувством собеседника, так же как некоторые мастера переписки обладают чувством адресата. В отличие от меня, который всегда был Роминым без неожиданностей, он легко создавал ту сферу беседы, которая могла заинтересовать партнера, и вел ее в том ключе, ритме и даже, образе, который партнеру был наиболее понятен и близок. И вместе с тем это не было подлаживанием, он постоянно был органичен. Бог весть как он этого достигал, можно было только завидовать и удивляться. Я очень часто раздумывал над этим феноменом, и единственный вывод, к которому я пришел, заключался в том, что, видимо, Бурский был широко задуман и потенциально чрезвычайно многогранен, я бы сказал, в плане психическом он был человеком Возрождения – в нем, едином, толпилось, по крайней мере, десять непохожих людей.

Для Марии Львовны он был enfant terrible, проказливое дитя, и он охотно поставлял ей себя в этом качестве. «Завести» Марию Львовну ничего не стоило, Бурский владел этим искусством в совершенстве, причем эпатировал он ее с самым невинным видом. Иногда мне казалось, что эти шутки плохо кончатся, но Бурскому все прощалось.

Однажды он стал доказывать ей, что Пушкину, в конце концов, жилось вполне сносно. Нужно знать, что в сердце Марии Львовны Пушкин занимал особое место. Это был избранник, богочеловек, пророк, который жег глаголом, пророк-страдалец.

Все это было для нее настолько очевидно, что поначалу она даже не возмутилась.

– Подумайте, Саша, что вы несете, – сказала она мягко, – вспомните всю его жизнь. Почти ребенком его отправили в ссылку.

– А что же с ним было делать? – осведомился Бурский. – Как он назвал царя? «Кочующий деспот»? Красота. А что он написал в оде «Вольность»?

– Царь это вполне заслужил, – пылко ответила Мария Львовна.

Но Бурского уже, как он любил говорить, «потянуло». Он незаметно мне подмигнул.

– Конечно, – сказал он кротко. – Царь заслужил еще не то. Но ведь он, царь, наверняка понимал о себе совсем иначе. Как-никак, он знает, что он помазанник божий, самодержец, победитель Наполеона, царь царей, глава Священного Союза. И вдруг является какой-то птенец и поливает его грязью.

– Вы называете стихи Пушкина грязью?

– Меня не трогайте. Речь идет о моем тезке Александре Первом. Посмотрел бы я на нашего Ромина, читающего такие восхитительные намеки:

Смерть детей! Слышите? Да наш Ромин прижал бы к себе свово Сереженьку, всхлипнул бы, схватил со стола щипцы и полетел бы проламывать череп автору.

– Что? Что вы сказали?

– Отвечаю вам головой. Я Ромина знаю. А вы жалуетесь – отправили в ссылку. Да и что это за ссылка?! Кишинев! Порезвился он там!

– Александр, я прошу вас прекратить…

– Вы не произносите фраз из трагедии, вы отвечайте по существу. Я ничего не выдумал – как было, так я и говорю.

– Мне больно вас слушать! Больно!

– А мне, вы думаете, не больно? Все-таки великий русский поэт и тоже мой тезка. Но истина…

– Не вам его осуждать!

– Меня вы не трогайте. Я тут ни при чем. А как он себя вел с женой Тодораки Балша? В высшей степени непочтительно, чтобы не сказать более определенно. Ничего удивительного, что Инзов сослал его, как вы выражаетесь, в Одессу.

– Жить рядом с Воронцовым было хуже всякой ссылки!

– Да, Воронцова он не жаловал. Как это он о нем написал: полуподлец, полуневежда…