Леонид Зорин - Покровские ворота (сборник)

Ах, какой шум стоял вокруг, какие глупые возгласы – глупые от радости, очевидно, – смех и поцелуи, поцелуи и смех. И тут-то на миг я растерялся, как это бывало со мной всегда перед вторжением в чужую жизнь, но отступать было поздно, и, подхватив свой чемоданчик, я бросился в тоннель и пробился сквозь носильщиков, сквозь прибывших и встречавших и вышел на привокзальную площадь, тоже мокрую и гулкую, как перрон. И на миг остановился, прежде чем снова спуститься под землю, в ненасытное чрево метрополитена.

Так началась моя московская жизнь, и мне порой становится удивительно, как это я приспособился к ее великой неутомимости. Странное дело, я физически устаю, когда пытаюсь восстановить в памяти всю эту длинную череду дней, все их зигзаги и повороты, а ведь каждый день был большой сковородой, на которой поджаривали мою грешную душу, мое представление о мире, мое здоровье, мое самолюбие, и все эти дни, один за другим, мне надо было пройти, и я их, так или иначе, прошел, и кажется даже, что думать о них труднее, чем их пережить. Впрочем, я не раз сталкивался с этим странным устройством нашей психики. Видимо, в этом и заключается секрет, почему люди действия выигрывают больше, чем мыслители. У вторых просто сил не остается для жизни, так их опустошают их глубокие, достойные всяческого уважения раздумья.

Спустя три или три с половиной года я женился. Мне хочется быть беспристрастным, я понимаю, что это невозможно, и все же я вряд ли грешу против истины, если говорю, что в браке моем не было прекрасной неизбежности. Безусловно, я был влюблен, но я и раньше бывал влюблен, а уж в первые годы я был ослеплен, но крайней мере, десятком москвичек. Я даже не всегда знал, кому отдать предпочтение – каждая имела свои достоинства, и в конце концов есть ли большее достоинство, чем быть женщиной! Я был в том счастливом возрасте, когда избирательное начало еще дремлет. Впрочем, одна из моих соблазнительниц с народным именем Алевтина была и в самом деле красавицей.

Но если, приступая к покорению столицы, я и не думал о браке, то потом, когда мой пыл поубавился и во взгляде значительно меньше стало победоносности, мысль о семейном очаге уже не вызывала во мне ужаса. Выяснилось, что мне потребовались тылы, где мне помогали бы зализывать первые раны, словом, образовался некий душевный вакуум, который надо было заполнить. Тут-то и появилась Лена.

После не раз я думал над тем, что наши избранницы знают, когда им надо появиться. Повторюсь, я хочу быть справедливым и мне было бы жаль, если б я был неправильно понят. Лена вполне заслуживала быть отмеченной. У нее был хороший рост, хорошее лицо – длинные ресницы, крупный рот. Глаза были невелики, но в них прыгали бесенята, а кроме того, в лице ее была приятная скуластость, которая всегда оказывала на меня воздействие. К тому же она была неглупа, пусть я не слышал от нее неожиданных оригинальных суждений, но в сметливости ей никак нельзя было отказать.

И все же полюбил я ее уже после того, как женился. А женился потому, что был в ту пору растерян, смущен, и мне показалось, что ответственность за другого человека вернет мне уверенность.

Дело в том, что именно тогда я всерьез задумался, такое ли ослепительное будущее меня ждет, как мне казалось, и так ли я безукоризненно исполнен природой, чтоб на это будущее претендовать.

Несколько неудач – в редакции, в дружбе, в отношениях с женщиной, – и возникла та размягченность души, когда словно тянет зарегистрироваться в районном отделе записи актов гражданского состояния.

Лена трудилась с десяти до шести в каком-то ведомственном издательстве. Налицо была общность интересов, хотя Лена сразу же мне сообщила, что работа ее мало удовлетворяет и она рассматривает свое издательство как некий перевалочный пункт. Не думаю, что точно так же она рассматривала меня, хотя в конечном счете так оно и вышло. Прошли годы, мне хочется ее понять и даже вызвать какое-то сочувствие в своей душе к этому суетному существу, нервному, активному и одновременно безвольному.

Мне думается, что в сочетании этих качеств и надо искать объяснение всем ее поступкам. Я хочу взглянуть на нее со стороны и проникнуться участием к девице, которая искала своего счастья и каждый раз его не находила. Я хочу взглянуть со стороны на себя и понять, что то состояние разброда и неуверенности, в котором я жил, никак не могло импонировать моей юной жене. В самом деле, я плохо подходил к роли принца и на северного викинга я тоже не был похож. Лена могла одобрять, но ободрять она не умела. Да и ребенка она родила скорее по неосторожности, чем из потребности материнства. Вот ей и оставалось устраивать разные игры. То она играла в хорошую жену, то – в образцовую мать, то – в хозяйку дома, но и то, и другое, и третье ей быстро приедалось. Я почти сразу почувствовал опасность, по натуре Лена не была лживой, и когда появился третий человек, она плохо и нехотя это скрывала. Тут бы мне следовало побороться за нее, но во мне, разумеется, взыграла этакая испанская гордость, как-никак я был южным растением. Чем-то я даже подстегнул развитие событий. Третий получал назначение в другой конец страны, он звал ее с собой.